Перелистанные страницы

Н.Гильен

Гильен приезжает на Кубу после победы повстанцев в 1959 году и сразу погружается в революционные дела своей страны. он выступает в крепости Кабанья перед людьми, которые впервые в жизни слушают стихи. Дружба с Че Геварой рождает несколько стихотворений. одно из них он впервые читает на площади революции перед народом, который только что узнал о гибели героического партизана.

От своего издателя я получил немалую сумму, которая пригодилась мне на те мелкие расходы, которые возникают у человека, собирающегося ступить на трап самолета или поставить ногу в стремя. Я, конечно, не купался в деньгах, но мне их хватило на то, чтобы купить кое-какую одежду, послать несколько книг на Кубу, заплатить мелкие долги, сделать небольшие подарки и, разумеется, купить билет до Гаваны. Откуда я возвращался? Отовсюду, потому что путешествие по стольким странам остается в памяти. Мексика, Венесуэла, Перу, Уругвай, Чили, Аргентина, Бразилия... И путешествовал я не как в меру любопытствующий турист, а как человек, который жаждет увидеть и познать этот сложный мир, называемый Латинской Америкой. Абсолютно уверен, что теперь мне бы было трудно, а то и не под силу предпринять такое путешествие. Кроме того, могло показаться странным столь обширное турне, такой охват природы и людей, такая прогулка по республикам, не совсем чуждым влияния американского империализма и его весьма изощренных агентов. С другой стороны, в Буэнос-Айресе я чувствовал себя как дома и даже не думал, что когда-нибудь покину приветливые берега Ла-Платы. Но прежде я хотел бы рассказать об очень трогательном и почетном для меня эпизоде, который запечатлелся в моей голове или в сердце, а может быть, в обоих этих благородных местах. Дело было так. Однажды утром мне позвонил в гостиницу товарищ Леонидас Барлетта, главный редактор очень популярного в Буэнос-Айресе еженедельника Пропоситос. “Гильен, —сказал он, — я тебе хочу предложить следующее: сегодня мы сдаем газету в типографию чуть позже шести, и мы хотели бы, если это возможно, чтобы ты написал для нас заметку или стихотворение о Че Геваре, который сейчас пользуется таким престижем в твоей стране. Так что: статья или сонет? То или другое ты должен сдать нам сразу после полудня”. Я стал ссылаться на то, что в такой короткий срок невозможно сделать ни того, ни другого. Сонет так запросто не напишешь. Может быть, заметочку... На том и порешили. И только я повесил трубку, как тотчас приступил к писанию сонета,.. Я позвонил Барлетте почти под занавес и передал ему стихи. Может быть, читатель знаком с ними. Вот они:

Че Гевара* Как будто Сан-Мартин обнял Марти. Как будто брат впервые встретил брата. Как будто аргентинская Ла-Плата с Гаваной повстречалась на пути — вот так душа Гевары обняла Фиделя. Вспышкой сделалось объятье: ведь тем светлей друзей рукопожатье, чем тягостней вокруг слепая мгла. И нету смерти. Что такое смерть, раз не смогли свинец и сталь посметь и посягнуть на память о герое? Фидель и Че. Вдвоем, но как один. Хосе Марти, и рядом — Сан-Мартин. Единый подвиг, но героев —двое.
* Перевод Сергея Гончаренко.	Карлос Пуэбла и Николас Гильен
прослушать песню mp3 Grupo Alma Mater	Текст на испанском

.
На следующий день Барлетта снова позвонил мне. Его просто распирало от радости. По его словам, американское агентство Ассошиэйтед Пресс придало большое политическое значение моему стихотворению и распространило его по телеграфу от Буэнос-Айреса до Мехико, то есть по всей своей сети в Латинской Америке. Как мне стало известно, тем самым это агентство хотело продемонстрировать силу коммунистического влияния на Кубе; мол, вот кубинец-коммунист прославляет в своих стихах аргентинского героя-партизана, который, между прочим, близкий друг вождя победившей революции Фиделя Кастро.
В последние дни своего пребывания в Буэнос-Айресе я посетил дом Че, вернее дом, в котором жили его родители. Тогда я и познакомился- с его матерью Селией де ла Серна, очень живой и интеллигентной женщиной, чья смерть была для меня большой болью и большой неожиданностью, потому что мне всегда казалось, что ее жизнерадостность неистощима. Родители Че жили на улице Ареналес в доме 2208. Здесь я по приглашению хозяев отобедал дважды. Отобедал я с ними и в креольском ресторанчике неподалеку от конторы отца Че—Эрнесто Гевары Линча, ныне живущего на Кубе. В эту контору, расположенную на улице Парагвай, я несколько раз заходил со своими кубинскими друзьями, и там мы в ожидании новостей проводили время до обеда. Потом я возвращался в гостиницу, если не было какого-нибудь приглашения. Но такая ситуация возникала редко. Аргентинец по своей природе радушен, любит пригласить отобедать с ним вместе и многие вопросы решает за асадо. Мать Че я встретил затем в Гаване, она была все такая же энергичная и сердечная.
Итак, однажды поутру я оказался в самолете, уж и не упомню, какой компании. Такой самолет на Кубе мы бы назвали “молоковозом” из-за множества остановок на протяжении рейса. Самая большая остановка была в Чили— два или три дня. Это позволило мне нанести визит Томасу Лаго (ныне его уже нет в живых) и его очаровательной супруге Лаурите Рейес, сестре поэта Неруды, которая так заботилась обо мне во время моего первого пребывания в стране, оказавшейся теперь под сапогом Пиночета. Пролетели мы и через Бразилию, но здесь остановка была короче, чем в других местах. И отсюда — большим скачком на Кубу. Признаюсь, я не без самодовольства ожидал пышной встречи, но надежда не оправдалась: в аэропорту меня ожидали всего два человека. Правда, было 4 часа утра. Кому придет в голову встречать друзей в такую рань? Итак, я прибыл в Гавану, пришел в себя после столь длительного путешествия, огляделся, и тут меня стали осаждать с почетными предложениями вступить в различные политические и творческие организации. Однажды в полдень, вернувшись домой, я нашел записку от капитана Нуньеса Хименеса, в которой он сообщал мне, что со мной хотел бы встретиться Че Гевара. Несколько раз нам никак не удавалось договориться, но наконец мы встретились в кафе у Президентского дворца. Гевара сказал, что у него ко мне два вопроса. Во-первых, он должен сообщить, что Фидель задумал — и он, Гевара, поддерживает эту идею — создать организацию работников культуры, которая служила бы интересам Революции. Во-вторых, он предлагает мне выступить с чтением своих стихов перед повстанцами в крепости Ла-Кабанья. Я, конечно, согласился. Вечер открыл Че и сказал очень теплые слова о моем творчестве. За несколько дней до этого вечера были выпущены и расклеены небольшие афиши, чье двусмысленное содержание не было лишено юмора: “Гильен в Ла-Кабанье”.
Мой творческий вечер длился целый час. Для начала я прочитал сонет, написанный в Буэнос-Айресе и посвященный Че. Все стихи, которые я читал, я предварял небольшим объяснением, так как Че предупредил меня, что среди публики будет немало товарищей, которые впервые присутствуют на подобном вечере. В частности, я прочитал стихи из сборника Песни для солдат, пояснив, что эти стихи имели не только лирический, но и воспитательный характер, ибо солдат должен прежде всего служить интересам народа, а не реакции и империализма.
В первые дни пребывания в Гаване мне несколько раз доводилось видеться с Че и беседовать с ним, однако всегда наспех, всегда где-то в президиуме, на каком-нибудь собрании. Но однажды я побывал в его кабинете, после того как попросил принять меня с Роберто Фернандесом Ретамаром в связи с публикацией книги Че Эпизоды революционной войны. Че нас принял без промедления, но наполовину в шутку, наполовину всерьез укорил, зачем, мол, просить у него приема, когда встретиться с ним можно когда угодно и где угодно. В то время я работал в газете Нотисиас де ой и там выступил с коротенькой заметкой в защиту домино и против шахмат. Моя заметка имела успех, особенно среди людей старше 40 лет, что, думаю, позволяет мне воспроизвести ее на этих страницах.

ДОМИНО И ШАХМАТЫ
Домино уступает пядь за пядью место шахматам. Сражение ожесточенное, но не надо быть очень прозорливым, чтобы предугадать финал: победу пешки над дубль-шесть, победу ладьи над один — пусто. Что делать! Мы, профаны в шахматах и любители подвигать фишки с черными или белыми лунками, испытываем если не отчаяние, то глубокую озабоченность. Если так дело пойдет, то домино скоро исчезнет и нам негде будет блистать своими талантами. А с домино исчезнет и свойственная ему обстановка шума и анархии: стук последней и победоносной фишки о стол, крики участников и болельщиков, а когда играют двое на двое, упреки, подчас выходящие за рамки хороших манер, со стороны того игрока, который считает, что партнер его подвел. В общем, мы знаем, что домино — игра шумная, и ни одна партия, начатая в тишине, не заканчивается беззвучно, хотя, как говорят, эту игру придумал немой. Кроме того, эта игра свободна от международных правил и не требует большого ума. Насколько нам известно, по домино никогда не проводилось международного первенства с участием гроссмейстеров. Для того, чтобы выставлять кости, особой науки не надо, и, хотя еще встречаются специалисты, которые могут завершить партию дубль-шесть, в целом все — кто в большей, кто в меньшей мере — обходятся без высшего образования. Есть, конечно, исключения. Например, один наш друг много лет тому назад решил овладеть тонкостями этой игры не в теории, а на практике. И вот, увидев, что партия заканчивается “рыбой” в нашу пользу, он возмутился:
— Старик, это никуда не годится, ведь так мы не сможем продолжать игру...
Ну а шахматы, конечно, весьма благородная игра, требует большого расхода серого вещества, в ней есть свои большие мастера. Один из них — великий Капабланка — прославил Кубу на весь мир. А с домино разве могло такое случиться! Кроме того, в шахматы надо играть в тишине, требуется большая сосредоточенность, на потном лбу шахматиста пролегает вертикальная складка, ничего вокруг для него не существует... и только часы требуют от него точных движений в точное время. Уже в самых отдаленных уголках нашего острова можно видеть молодых людей, задумавшихся над доской, уставленной ладьями, конями, королевами и пешками. Одним из первых проявлений подъема уровня культуры народа был интерес к этой игре-науке, наравне с интересом к танцам, театру и гольфу. Да, сеньоры, к гольфу. Несколько дней тому назад мы побывали в здании бывшего аристократического клуба, ныне превращенного Революцией в место для здорового отдыха и развлечений трудящихся. Там мы встретились с очень симпатичным негритенком из очень скромной по своему происхождению семьи. Он играл в гольф. Хотя мы и не знакомы с этим видом спорта, нас поразила уверенность и ловкость его движений. Мы сказали ему об этом, и он ответил, весело сверкая зубами:
— Я так наловчился в этой игре, что даже Эйзенхауэру у меня не выиграть...
Ну, подумали мы, если Эйзенхауэр такой же игрок в гольф, как в прошлом президент, то нанести ему поражение не составит труда.
Но вернемся к нашей теме. Домино умерло, да здравствуют шахматы! Вероятно (а скорее — наверняка), это приведет к большей дисциплинированности, большей сосредоточенности, большему вниманию к повседневной жизни наших людей, к будням Революции, поскольку играть в шахматы — это вам не кукурузу рубить. Домино порождает крикунов, вралей, людей праздных, вроде тех, что в прошлом были завсегдатаями петушиных боев. Народ, который развлекается игрой-сражением, равной по сложности философскому построению, а по серьезности — математическому уравнению, да к тому же, чтобы играть в нее, надо быть стратегом, мыслителем, математиком, — этот народ обладает большими возможностями и вполне может пренебречь теми, кто получил лишь азы грамоты в приходской школе.

Написав эту заметку, я показал ее одному из своих друзей, и он сказал:
— Знаешь, домино ничто не заменит. Просто мы любители всякой новизны. Может быть, это так и есть?
В ту нашу встречу Че подарил мне миниатюрные шахматы и сказал: “Попробуй научиться играть в них”. Как правило, он был сух, но справедлив с людьми, и сблизиться с ним без какого-либо повода было нелегко.
Однажды разнесся слух, что Че находится в одной из стран Латинской Америки. Когда этот великий человек погиб, люди не могли определить достоверность тех или иных сообщений. Умом они допускали возможность трагедии, но всем сердцем желали, чтобы все это оказалось неправдой. Несколько ночей подряд Фидель Кастро и другие руководители провели в здании радиостанции и наконец, не сразу, а лишь сопоставив различные сообщения, они узнали правду. Тем временем я с таким усердием принялся работать над стихотворением, посвященным Че Геваре, что, когда однажды Аиде Сантамария предложила мне написать стихи на эту тему, я ей ответил:
— Прости, Аиде, но такое стихотворение у меня уже закончено. Недостает пары четверостиший, нескольких строк, но в целом осталось только немного пошлифовать его.
На следующий день я, по ее предложению, отправился сделать предварительную запись на магнитофон стихотворения Че Коменданте в своем исполнении. И вот настало 18 октября 1967 года, день, когда на площади Революции состоялся траурный митинг, посвященный памяти Че Гевары. Днем (митинг состоялся вечером) мне позвонила Селия Санчес и сказала, что Фидель хочет поговорить со мной. “Минуточку, Гильен, Фидель у телефона”. Фидель попросил, чтобы я сам прочитал свое стихотворение на митинге. Я, конечно, согласился, но, помимо гордости, я испытывал и чувство страха, так как любая оплошность могла нарушить торжественность церемонии. Думаю, что я вышел с честью из этого испытания. Только перед тем, как подняться на трибуну, произошла минутная заминка. Рауля Кастро, наверно, обеспокоило мое опоздание, и, когда я поднялся, он сказал, что мы потеряли целую минуту на ожидание. Вслед за этим произошло нечто более страшное: я со своим стихотворением в руках сразу оказался перед публикой. Это было непривычно. Никто меня не представил, не было ведущего, не было аплодисментов, царила мертвая тишина. К счастью, я ни разу не сбился, но, когда закончил, от страха еле держался на ногах. Мне казалось невероятным, что такое событие свершилось так просто. Кто-то — кажется, сама Аиде—попросил у меня листочки, на которых было записано стихотворение. И на следующий день я увидел его на первой полосе Гранмы. Рождение других моих стихотворений, посвященных Героическому Партизану, было менее драматичным. Первое из них, Гитара в боль мажоре, написано как народное произведение по форме и содержанию. В отличие от других моих трех стихотворений на эту тему, оно написано восьмисложным стихом и легко ложится на музыку. Первый, кто обнаружил возможность положить на музыку Боливийского солдата — так называют это стихотворение в народе, был испанский певец и композитор Пако Ибаньес. Он прислал мне кассету с записью, но она потерялась. Затем я получил пластинку с записью его выступления в парижском зале Олимпия. Стихотворение положил на музыку и кубинский композитор Арольд Граматхес.
Что касается стихотворения Воскресное чтение, то оно написано в форме вольной сильвы. Вольной, потому что я в отличие от Гарсиласо де ла Беги и вообще поэтов Золотого века, времен итальянского влияния на испанскую литературу, не соблюдаю строгого чередования 7- и 11-сложных строк. Это сильва современная, гибкая, что делает труд поэта менее утомительным. Если бы меня спросили, какое из четырех стихотворений, посвященных Че, мне нравится больше, я бы выделил Воскресное чтение, за его сдержанный драматизм и современный строй. Однако я не могу забыть того впечатления, которое произвело и производит на людей стихотворение Че Команданте, безусловно связанное с самыми волнующими моментами Революции.