10. Идти некуда

На следующий день после высадки группа Хуана Альмейды, в которой был и раненый Че, блуждала по холмам Они не знали, куда могла направиться остальная часть отряда, слышали вдали выстрелы, но не имели никакого представления о том, кто стрелял. У них почти не было воды, а тут случилась и еще одна неприятность:

“С нашей единственной консервной банкой молока, хранение которой было поручено Бенитесу, произошел несчастный случай. Он положил ее в карман вверх тормашками, то есть отверстиями, через которые его нужно высасывать, вниз. Так что когда пришло время получить наш рацион — [он составлял] дозу сгущенного молока, отмеренную коробкой из-под таблеток, и глоток воды, — мы с досадой увидели, что все молоко вытекло в карман Бенитеса и просочилось на его форменную одежду”.

Чао убедил их, что такой путь наугад приведет их прямиком в засаду, и все согласились укрыться в пещере и идти дальше только ночью. Пятеро членов экспедиции заключили между собой в этой пещере пожизненный договор: если их обнаружат, то они будут сражаться, но не сдадутся. Это был героизм отчаяния.

Свойственный Че стоицизм проявился в том, что во всех своих записях об этих ужасных событиях, даже в собственном дневнике, он ни разу не упомянул о своей раненой шее. С другой стороны, Альмейда вспомнил, что, когда они нашли Че, рана сильно кровоточила, но на следующий день она начала подживать и казалась не особенно серьезной.

Ночью на 7 декабря они попытались достичь Сьерра-Маэстры. Их вел Че, который, и свою очередь, выбрал в качестве ориентира звезду, которую считал Полярной. “Много позже я обнаружил, что это была не Полярная звезда, [ориентируясь по которой] мы должны были идти точно на восток; только благодаря совпадению мы шли до рассвета примерно в нужном направлении и добрались до скал на побережье”. Там люди нашли крабов и съели их сырыми. После этого завтрака всех особенно сильно мучила жажда, и они жадно пили дождевую воду, которую удалось собрать во впадинах камней.

“Мы собирали [воду] с помощью маленького насоса от противоастматического ингалятора; нам досталось лишь по нескольку капель на каждого.

Мы шли равнодушно, бесцельно. Над морем время от времени пролетал самолет. Ходьба по рифам была очень утомительной, и кое-кто предлагал идти вдоль скал, но против этого было серьезное препятствие — нас могли заметить. В конце концов мы устроились в тени каких-то кустарников, дожидаясь, пока снизится солнце. В сумерках мы нашли небольшой пляж и вымылись”.

Запись в дневнике Че за восьмое декабря заканчивается патетической фразой: “Ничего не ели”.

В поисках воды Че провел эксперимент, который закончился полным провалом..

“Я попробовал повторить то, что прочитал в какой-то научно-популярной публикации или романе. Там говорилось, что если [две части] пресной воды смешать с третью морской воды, то полученная смесь будет пригодна для питья... Мы использовали то, что оставалось в нашей фляге, и результат оказался жалким: соленая микстура, вызвавшая всеобщую критику в мой адрес”.

Следующая ночь, к счастью, оказалась лунной, и они заметили рыбацкую хижину, в которой были люди в военной форме. Недолго думая, они со всех ног бросились к ней с криками: “Сдавайтесь!”, но, оказавшись внутри, обнаружили в доме Камило Сьенфуэгоса, Панчо Гонсалеса и Пабло Уртадо, Повстречавшиеся соратники снова и снова вспоминали кошмар засады в Алегриа-де-Пио, а затем разделили между собой пойманных крабов, оставшиеся куски сахарного тростника и двинулись дальше. Всех их одолевали мучительные мысли о том, что они могли оказаться последними членами экипажа “Гранмы”, оставшимися в живых.

“От нас не укрылся тот факт, что обрывистые скалы [с одной стороны] и море [с другой] исключают любую надежду на спасение в том случае, если мы наткнемся на вражеский отряд. Я не могу вспомнить теперь, один или два дня мы шли по побережью; [помню] только, что мы ели какие-то колючие груши, растущие па берегу — всего по одной-две штуки на каждого, — которые совершенно не помогли утолить голод, и что мы мучились от жажды, так как те немногие капли воды, что нам удалось сохранить, нужно было строго нормировать”.

Во вторник, второго декабря, изможденные люди добрались До берега реки Торо и увидели в отдалении дом, тщательно присмотрелись и разглядели нечто похожее на фигуру солдата.

“Сначала я решил, что было бы лучше не соваться туда, поскольку, вполне возможно, там были наши враги или размещались армейские части. Бенитес придерживался противоположного мнения, и в конце концов мы оба стали проби раться к дому. Он перелез через ограду из колючей проволоки, а я дожидался снаружи. Внезапно я четко увидел в тени человека, одетого в форму; у него была [винтовка] “М-1”. Я подумал, что пришло наше время — или по крайней мере Бенитеса; я не мог предупредить его, поскольку он находился ближе к этому человеку, чем ко мне. Он почти уже добрался до солдата, но вдруг повернул обратно и с невинным видом сказал мне, что увидел “человека с ружьем”, и решил, что лучше всего будет не спрашивать его ни о чем. Бенитес и все мы словно заново родились в этот момент”.

Че не мог знать, насколько он был прав. Дом принадлежал Маноло Капитану, сотрудничавшему с армейскими командирами. Днем раньше он выдал девятерых участников плавания на “Гранме”, и восемь из них были сразу же хладнокровно убиты.

Вскарабкавшись на отвесную скалу, группа сумела добраться до пещеры, где смогла пересидеть дотемна. Оттуда “открывался широкий вид. Все казалось мирным: люди сходили на землю, другие грузились на военный корабль. Внешне это напоминало спасательную операцию. Мы смогли насчитать около тридцати человек”,

Это был отряд под командованием лейтенанта Хулио Лаурента, офицера военно-морской разведки. Пять дней тому назад он убил Ньико Лопеса, друга Че, и еще нескольких захваченных повстанцев, а седьмого декабря недрогнувшей рукой расстрелял из пулемета в спину другую группу пленных мятежников.

“В тот день мы ничего не ели, строго нормируя воду, которую раздавали в окуляре оптического прицела, так что всем доставалось поровну, а ночью мы двинулись дальше, чтобы увеличить расстояние между нами и местом, где мы провели один из самых мучительных дней войны, после которого мы, голодные и жаждущие, испытывали чувство поражения, подавленности и осязаемой, неизбежной опасности и забивались, словно крысы, в норы”.

Но в тот же день им повезло: направившись на северо-запад, они наткнулись на ручей.

“Мы попадали на землю и принялись пить страстно, как лошади, до тех пор, пока вода вмещалась в наши пустые животы. Мы заполнили наши фляги и пошли дальше.

Той ночью мы продолжали наше паломничество, пока не подошли к дому, откуда доносились звуки оркестра. Снова разгорелся спор. Рамиро, Альмейда и я чувствовали, что на эти танцы, или что там еще было, ни при каких обстоятельствах нельзя идти, поскольку кампесинос немедленно выдали бы наше присутствие в этом месте, пусть даже случайно, по неосторожности. Камило сказал, что мы в любом случае должны пойти и поесть. В конце концов Рамиро и мне поручили войти в дом, узнать новости и раздобыть еды. Когда мы подошли поближе, музыка умолкла и можно было расслышать голос, который произнес что-то вроде: “Выпьем за наших товарищей по оружию, которые настолько блестяще...” Этого было достаточно, и мы как можно быстрее ускользнули назад, и сообщили нашим товарищам, кто веселился на этой вечеринке”.

В два часа утра 13 декабря голодные и сильно упавшие духом люди увидели крестьянский дом. Снова начались споры о том, стоит ли приближаться к нему. К счастью, оказалось, что он принадлежал Альфредо Гонсалесу, адвентисту седьмого дня, который вместе со своим пастырем принадлежал к одной из ячеек Движения 26 июля и был направлен Селией Санчес, руководившей работой в Сантьяго и Мансанилье, для оказания поддержки десанту с “Гранмы”.

“Повсюду были неудачи. Новости приходили плохие”. Они услышали, что по крайней мере шестнадцать членов их экспедиции были мертвы — убиты после взятия в плен, а не в бою.

“Нам оказали дружеский прием, и в хижине кампесино сразу же начался безостановочный банкет. Мы сидели часами и ели, ели до тех пор, пока не рассвело и оказалось поздно выходить. Утром пришли кампесинос. Они узнали, кто мы такие, и пожелали дать нам чего-нибудь съестного или что-то подарить.

Вскоре маленькая хижина превратилась в настоящий ад. Альмейда испытывал дьявольские муки из-за поноса, остальные восемь [комплектов] кишок выказали явную неблагодарность и отравили замкнутое пространство. Некоторых из нас даже рвало”.

Ходили слухи, что Фидель жив и нашел защиту в одной из организаций Селии Санчес, во главе которой стоял Кресенсио Перес, вождь восстания в горах.

“Под впечатлением страшных рассказов кампесинос мы решили оставить наши ружья, хорошо их припрятав. Вооруженные только пистолетами, мы попытались пересечь шоссе, находившееся под тщательным наблюдением”. Они разбились на две группы и начали подниматься на Сьерру. Альмейда и Че приняли меры предосторожности, взяв с собой два пулемета “стар”, но винтовки остались в доме кампесино. Там же остался и Уртадо, который был серьезно болен.

Когда они на следующий день добрались до жилища пастуха по имени Росабаль, то узнали, что Уртадо по неосторожности слишком много говорил и это привело к предательству. Солдаты захватили и его, и оружие.

“Этот товарищ [Росабаль], как только услышал ужасные новости, сразу же связался с другим кампесино, который очень хорошо знал местность и говорил, что сочувствует мятежникам. Той же ночью они вывели нас оттуда в более безопасное убежище. Кампесино, попавшийся нам в тот день, был одним из ключевых кадров в организации Селии”.

15 декабря маленькая группа Че провела в пещере, а следующие несколько дней пробирались от одного крестьянского дома к другому. Фермеры прятали, кормили и провожали их. Наконец на рассвете 20 декабря они добрались до фермы Монго Переса, брата Кресенсио. Там их ожидали Фидель, Рауль, Амейхейрас, Юниверсо Санчес и еще полдюжины соратников, оставшихся в живых. Один из сыновей Кресенсио, который за несколько дней. до этого был ненадолго арестован по подозрению в том, что помог мятежникам скрыться от армейского патруля, заметил, что аргентинец, входивший в группу, был оборван, бос и дрожал; он попросил какой-нибудь мешок, чтобы завернуться, так как погибал от холода.

Фидель, увидев их, не скрывал своей радости, но жестоко отругал за то, что они бросили оружие. “Упреки Фиделя были очень резкими”.

“Вы не заплатили должной цены за сделанную ошибку, потому что заплатите своей жизнью за оружие, которое бросили [по пути] в этих обстоятельствах. При возможном столкновении с армией ваше оружие было единственной реальной надеждой на выживание. Бросить его было преступной глупостью”.

Че, пристыженный заслуженной взбучкой, не включил в свой дневник ни одного упоминания о полученном выговоре, ограничившись только словами о своей астме и о том, что спал он очень плохо.

Одиннадцать дней спустя в Аргентину срочной почтой прибыл небольшой конверт с почтовым штемпелем Мансанильи. Родственники Че, уже знавшие из опубликованных в прессе рассказов самозваных очевидцев о том, что он упал с раной в груди, считали его погибшим. “Дорогие мои, со мной все прекрасно, я потратил только две и [у меня] осталось еще пять [согласно известной пословице о семи жизнях кошки]. Я продолжаю заниматься тем же самым делом. Новости разнообразные и такими останутся, но попомните мое слово, Бог — аргентинец”. Письмо было подписано “Тете” — так Че называли в детстве.