1964: ОСНОВА РЕВОЛЮЦИИ.

В начале 1964 года Че обнародовал план промышленных инвестиций. В целом предусматривалось вложить в промышленность 180 миллионов песо, на 18 процентов меньше, чем в предыдущем году. Больше внимания уделялось сельскому хозяйству и особенно сельскохозяйственной инфраструктуре: строительству дорог к плантациям сахарного тростника и хранилищам.
Мигель Анхель Фигерас, один из коллег Че по Министерству промышленности, рассказывал: "Правительство заметило, что в отношениях с социалистическими странами возник огромный торговый дефицит, а мы чувствовали, что пришло время положить этому конец. Единственный способ достичь успеха состоял в восстановлении производительности выработки сахара". Так что темп индустриализации снизился, хотя уже были достигнуты значительные успехи: "было установлено новое оборудование, и много мелких и средних мастерских и предприятий успели переоснастить; это оказалось одной из главных причин того, что наши фабрики продолжали действовать и в то время, когда блокада Соединенных Штатов на поставку запасных частей была в полном разгаре". Да, темп замедлился, но процесс все так же оставался под тщательным контролем, что давало возможность исправлять - допущенные ошибки.
В эти дни у Че происходили постоянные жесткие столкновения с министром экономики Регино Боти и секретариатом Ху-сеплана - он обвинял своих оппонентов в формализме и называл Центр планирования логовом бюрократов. Переписка Че с Боти - он очень уважал последнего, хотя и постоянно спорил с ним - представляет собой непрерывные согласования. В октябре 1963 года он написал Боти:
"Я сожалею, что мое отсутствие на совещании [в Хусепла-не], возможно, послужило причиной отсутствия каких-либо обсуждений проблем производства. Согласно Вашей информации, ни в Камагуэе, ни в Орьенте суда не пострадали от урагана. Я всегда к Вашим услугам [и готов] по телефону или в письме предоставить информацию по поводу любых неясностей, касающихся производства или любой Другой области, в которой я хорошо разбираюсь (например, теории прибавочной стоимости)".
Через несколько месяцев, в феврале 1964 года, Че завершил
с Боти об одной из технических проблем фразой в письме:
приветствую Вас, товарищ министр, военным кличем Хусеплана:
Да здравствует война переписки! Долой производительную работу!"
- июня Че вновь написал Боти. В ответе на предложение последнего увеличить тираж журнала "Медико панамерикана" было сказано, что журнал - "говно", а исходя из "моего небольшого и мало поучительного врачебного опыта, говно не может служить никаким политическим целям". Еще одно письмо, датированное 17 июня, было ответом на личную просьбу насчет токарного станка: "Важнейшие инструменты не могут быть предметом купли-продажи. Если у Вас есть друзья, то отправляйтесь сами на поиски средств производства".
В конце 1964 года Че заявил, что Объединенный плановый комитет - это настоящее бедствие. "Всякий раз, когда я подписываю бумагу, [то не знаю] делаю ли я что-нибудь осмысленное или же подписываю какое-то чудовище - настолько плохи взаимосвязи". К Боти Гевара относился как к "одному из тех симпатичных людей, которые стараются разглядеть суть вещей, глубоко интересуются происходящим и заставляют людей шевелиться". Когда же в конце концов Министерство экономики оказалось поглощено Хусепланом, который возглавил президент Освальдо Дортикос, а Боти ушел работать на производство, Че поздравил его.
Но не только Объединенный плановый комитет получал от Че язвительные письма. Министру иностранных дел Раулю Роа он вернул письмо с такой припиской: "Возвращаю посланное тобой никчемное письмо, чтобы ты научился ничего не подписывать, не читая".
11 января Че раздавал удостоверения об участии в добровольной работе, где указывалось количество часов, отработанных на воскресниках; сам он тоже получил такой документ. В речи на пленуме Совета кубинских рабочих Че рассказал историю о семидесятилетнем старике, выполнившем добровольную норму, о женщине, отработавшей 340 часов, и рабочем, отдававшем добровольной работе все свободное время - 980 часов.
"Но главное не в том, чтобы сделать наши фабрики выгодными, пожертвовав несколькими рабочими... Достижения скорее должны осуществляться через знания, приобретенные в ходе работы... На эту пасху у меня в руках оказались кое-какие подарки, в том числе и не маленькие. Я лично считаю, что их можно было бы вручить самым выдающимся товарищам. Я не стану показывать их здесь, поскольку они на самом деле хороши и их можно по ошибке принять за материальные стимулы, которыми я их не считаю".
После этого он передал подарки трем наиболее отличившимся рабочим.
Он указал, что социальное принуждение было полезным, но при этом людей нельзя силой заставлять работать, в противном случае "добровольная работа" потеряет свой смысл.
В начале года Че дал интервью журналисту Севере Касалису (Сикитрилье), в котором затронул вопрос о трудовом лагере в Гуанаакабибьесе. "Мне известно, что вы не испытываете симпатий к Гуанаакабибьесу", - сказал Че и, не получив ответа, спросил: "Хотели бы вы туда поехать?"
Проблема Гуанаакабибьеса заключалась в отсутствии информации среди широких кругов населения. Отсутствие гласности порождало ужасные слухи и дикие версии. Сама мысль о трудовых лагерях исторически связывалась с нацистским или советским эвфемизмом для концентрационного лагеря. Че многократно поднимал вопрос в ходе различных разговоров в Министерстве промышленности; так, например, в 1962 году, когда начальник отдела кожевенного производства заявил, что не может никого наказать отправкой в Гуанаакабибьес без предварительного обсуждения с низовыми партийными организациями, Че ответил на это:
"Гуанаакабибьес - это не феодальное наказание. В Гуанаакабибьес не отправляются те, кто должен сидеть в тюрьме. В Гуанаакабибьес отправляются те, кто допустил более или менее серьезное нарушение революционной этики и был уволен с работы. Им приходится тяжело работать, но никакого зверства там нет".
Тот, кто совершил воровство, попадает в тюрьму; руководитель, покрывавший вора, попадает в Гуанаакабибьес. "Люди, которых я видел, не испытывают обиды или недовольства". И, заканчивая выступление, Че сказал сотрудникам министерства, что "каждый желающий может посетить Гуанаакабибьес, а те, кто не захочет этого сделать, могут уходить из министерства".
Место под названием Гуанаакабибьес, звучание которого приводило в изрядный трепет не одного из кубинских чиновников, находилось в маленьком городке Уверо-Кемадо, укрывшемся в лесу на полуострове Корриентес. Первоначально там находился трудовой лагерь, организованный армией, которым стало пользоваться и Министерство промышленности. Поблизости находился поселок шахтеров-угольщиков.
Че посетил лагерь в 1964 году в обществе Сикитрильи. Министр повез журналиста на маленьком самолетике "Сессна". Первый вылет оказался неудачным из-за разыгравшегося шторма, и они полетели второй раз.
- Я думаю, что мы единственные, кто решил несмотря ни на что попасть в Гуанаакабибьес, - заметил Сикитрилье.
- Нет, есть и другие, кто, кажется, упорно добивается этого, - откликнулся Че".
По прибытии Сикитрилья увидел около сотни людей в реабилитационном центре. Они были вооружены, как почти все жители Кубы, где служба в ополчении привела к появлению оружия в повседневной жизни. Зато никакой охраны не имелось: это не была тюрьма.
"Кто-нибудь не согласен с этим предположением?" - громко поинтересовался Че.
Никто не ответил. Люди, находившиеся в Гуанаакабибьесе, попали туда по множеству самых разнообразных причин; там были студенты, руководители промышленных предприятий и революционные командиры. Вновь прибывшие работали лесорубами и постепенно переходили к более сложным задачам - например, делали бейсбольные биты или же упаковывали тушки цыплят на птицефабрике; все вели непрерывную войну с грызунами, поедавшими зерновые культуры. В лагере имелись пекарня, школа и пасека. Все это было построено руками людей, работавших в лагере.
Люди, работавшие в системе Министерства промышленности, отправлялись в Гуанаакабибьес на несколько недель или месяцев за недисциплинированность, аморальное поведение или очень плохую работу. Каждый наказанный имел право апеллировать к руководству, мог согласиться с наложенным взысканием, но мог и отказываться принять его. Наказание обычно сопровождалось лишь временным отстранением от работы, и люди по возвращении из лагеря имели возможность вернуться на свои прежние рабочие места. Один из сотрудников Че, заместитель министра Орландо Боррего, добавлял: "Че упорно утверждал, что как только наказание было исполнено, промахи людей больше не должны были упоминаться и все дело следовало считать законченным".
Майору Геваре очень нравилась мысль о таком лагере, и он часто шутил - или наполовину шутил - насчет отправки своей команды в Гуанаакабибьес "на каникулы". Секретарь Че, Хосе Мануэль Манреса, позже признался, что частенько оказывался под угрозой отправки в Уверо-Кемадо. "Все же это был уникальный трудовой лагерь".
Хотя Че часто летал туда по воскресеньям, чтобы работать вместе с обитателями лагеря, место имело зловещую репутацию среди работников министерства среднего и высшего уровня. Неприязненно относящийся к кубинской революции американский историк Теодор Дрэпер утверждал, что Гуанаакабибьес был концентрационным лагерем и что рабочие с ужасом произноси- ли это название. В марте 1964 года, когда Че на собрании передовых рабочих задал вопрос, не хочет ли кто-нибудь из них стать руководителем, один из присутствовавших ответил, что никто не желает ехать сажать эвкалипты в Гуанаакабибьес. Че перевел разговор в шутку, сказав, что прежде всего там нет никаких эвкалиптов, а лишь "москиты и тому подобные штуки, а если мы будем посылать туда каждого, кто допустит ошибку, то скоро там будут одни лишь небоскребы".
Имеется интересное свидетельство лидера Союза молодых коммунистов Франсиско Мартинеса Переса, который был отправлен в Гуанаакабибьес на шесть месяцев в качестве наказания за личный проступок, допущенный во время обучения в Советском Союзе. Он сказал Че, что считает наказание несправедливым, на что Че ответил вопросом же: разве Мартинес не считает, что этот опыт тем не менее поможет ему сделаться революционером? Тот вынужден был признать правоту Гевары. В Гуанаакабибьесе он работал в угольной шахте.
В феврале 1964 года Че возобновил начатые годом раньше дебаты по поводу различий между советской и кубинской индустриальными моделями. В статье под названием "О бюджетной системе финансирования" он попытался просто и наглядно сформулировать суть этих различий, о которых часто говорили как о неясных и трудноуловимых.
По мнению Че, достоинство централизации состояло в том, что она позволяла рационально организовать управление и использование ресурсов, экономить приложение рабочей силы, объединять усилия без риска возникновения конфликтных несоответствий заработной платы, а также осуществлять капиталовложения с более простой системой контроля. С другой стороны, он полагал, что "все еще трудно сказать, какие недостатки [дефицит, проблемы с сырьем, недостаток руководящего и инженерно-технического персонала] вызваны слабостями, неотъемлемо присущими системе, а какие являются главным образом порождением нашего сегодняшнего стиля организации".
Марсело Фернандес защищал советскую систему "финансовой автономии" исходя из двух ее основополагающих качеств: финансовой дисциплины и возможности осуществлять управле-е экономическими методами, а также потому, что благодаря 'той системе укреплялись связи между производителями и потребителями, повышалось качество и рос объем производства. Кубинские фабрики не имеют никакого стимула бороться за активизацию сбыта своей продукции, разве что от этого будет зави--ть заработная плата их рабочих... Фернандес утверждал, что у -го имелись банковские документы, доказывавшие, что корпорации Министерства промышленности ни в малейшей степени не беспокоились о развитии экономики, хотя и был вынужден признать, что в хаосе, преобладавшем в то время на Кубе, корпорации Института аграрной реформы были еще хуже. Далее он доказывал, что хотя, согласно теории, "бюджетная система финансирования" не использует банковские кредиты, корпорации управляемые людьми Че, допустили сильный рост дефицита в период 1961 - 1963 годов и покрыли его с помощью кредитов банка.
Ответ Че не заставил себя ждать. В статье, опубликованной журналом "Куба социалиста", Гевара обвинил Марсело Фернандеса в недостаточной глубине теоретического анализа.
Изменения, происшедшие в составе кубинского правительства в течение нескольких последних месяцев, казалось, свидетельствовали об укреплении позиций Че. Однако это был всего лишь второй круг дебатов.
Че в Министерстве промышленности продолжал свои собственные, персональные боевые действия. На заседании коллегии, состоявшемся 22 февраля, он снова и снова говорил о том, что ее членам необходимо учиться, что "мы пока что не имеем команды, о которой могли бы сказать, что все собравшиеся здесь - специалисты в своей области, с университетскими степенями и всем, что полагается, а не заинтересованные любители, которыми все мы являемся сейчас".
Однако самой важной из всех проблем казалось то, что
"участие рабочих в управлении фабриками сегодня равно нулю, хотя мы и послали целый ряд инструкций. Каждый раз, прибывая на фабрику, я спрашиваю, как проходят производственные собрания ... и управляющий сообщает мне: "Ну конечно, собрания проводятся ежемесячно, но они скучные, плохо посещаются, люди не проявляют активности..."
И в чем же причина недостаточного участия рабочих [в управлении производством] и их апатичности? Просто они воспринимают посещение собраний как обязанность перед кем-то посторонним, а не как место, где нужно разбираться со всем происходящим".
В черствости руководителей Че видел фактор, ухудшающий положение. На обувной фабрике в Матансасе, которую он посетил, один из рабочих пожаловался, что вынужден работать на участке, где образуется очень много пыли, при том, что он страдает от астмы. Че, который как астматик особенно сочувствовал таким бедам, поговорил с руководителем, но тот сказал, что ничем помочь нельзя - у него нет возможности установить вытяжной вентилятор. Че продолжал настаивать, и тогда местный начальник заявил: "У него вовсе не астма, у него туберкулез".
Свидетельств того, как ему досталось от Че после этой реплики)не сохранилось.
23 февраля майор Гевара в составе бригады министерства резал сахарный тростник на плантациях в Орландо-Нодарсе. Водитель, доставивший их на участок, поставил автобус в тени и остался сидеть в машине. В конце концов Че вскипел и подошел к автобусу.
"- Эй, товарищ, где твой мачете?
- Я не собирался рубить тростник, я водитель.
- Знаешь, тут каждый умеет водить машину. Или ты находишь мачете и начинаешь работать, как и все остальные, или прямо сейчас уходишь отсюда. И не волнуйся за автобус - если дело только в этом, то я сам доведу его обратно".
Как свойственно любой агиографии, тональность диалога за прошедшие годы оказалась снижена. Один из близких сотрудников Че сказал: история окажется куда ближе к действительности, если читатель вставит в нее несколько выражений типа "черт возьми" и "дерьмо".
В то время Че старался внедрить в добровольной работе своеобразную дружескую соревновательность. Росария Куэто, руководительница организации Союза молодых коммунистов в министерстве, приняла вызов Че, и они оба сформировали себе бригады. По словам Куэто:
"Я срезала больше тростника, чем когда-либо в жизни... так как мы просто не могли никому позволить побить нас. Все в моей группе согласились со мной... Соревнование шло почти на равных. Мы узнали, что Че послал одного из своих охранников шпионить за нами ... и мы стали поступать так же. Соперничество было настолько острым, что, признаюсь, я была счастлива, когда услышала, что у него случился приступ астмы, потому что это позволило нам вырваться немного вперед. По мнению нарядчиков, победу одержала моя команда. Че сказал, что подсчеты были пристрастными, что победу решили присудить мне как женщине. Никто не принял этих обвинений, и разгорелась ужасная перепалка. Че казался действительно рассерженным и обвинял нарядчиков в том, что мы смогли одержать победу только благодаря им...
Спустя несколько дней состоялось собрание. На нем решили устроить соревнование между Министерством промышленности и НИАРом, и Че послал за мной.
Че сказал: "Я пригласил тебя, Росария, чтобы ты рассказала, что ты думаешь о соревновании между нами".
Хотя я волновалась, но рассказала все и даже призналась, что была счастлива, когда с ним случился приступ астмы. А он чуть не умер от смеха, услышав эти слова".
20 февраля Че ответил на письмо некой Марии Росарио Гева-ры де Касабланка, написав, что не имеет ни малейшего понятия о том, из какой части Испании происходили его предки.
"Товарищ! Откровенно говоря, точно не знаю, из какой части Испании пришли мои предки. Они давным-давно покинули те места "в чем мать родила". И я не хожу в таком виде лишь потому, что это не особенно удобно, но продолжаю жить в такой же нищете, как и они. Не думаю, что между нами есть близкие родственные связи, но если ваши перья встают дыбом всякий раз, когда в мире совершается несправедливость, то мы - товарищи, что гораздо важнее".
Через шесть дней Че в письме некоему Хосе Медеро в который раз превозносил достоинства морального стимулирования:
"Противопоставлять капиталистическую эффективность социалистической эффективности значит путать действительность и лучшие пожелания. Социализм достигает бесспорных преимуществ благодаря распределению и централизованному планированию...
[Что касается материальных стимулов, то] побивать капитализм при помощи его собственных фетишей при условии, когда их самое эффективное волшебное средство - прибыль - удалено, кажется мне очень трудной задачей... Если я заставляю себя выражаться действительно темно (по моим часам уже перевалило за полночь), то, возможно, я смогу выразиться яснее с помощью другого сравнения. Материальные стимулы, используемые в качестве движущей силы при социализме, подобны дешевой лотерее, они не заставляют загораться глаза самых жадных и при этом не могут вывести остальных из состояния безразличия. Я не утверждаю, что разрешил проблему, и еще менее - что сказал последнее слово по поводу этих и других противоречий".
В марте 1964 года руководство кубинской революции потряс новый политический кризис. Он возник из незначительной в общем-то проблемы: суда над Маркосом Родригесом. Этот человек был членом НСП, во время революции проник в ряды Директората и предал полиции Батисты нескольких активистов, принимавших участие в налете на Национальный дворец. Родригес был арестован по возвращении из Праги, где он учился. Некоторые из бывших членов НСП принялись защищать его, и суд ерерос в жаркий спор.
В качестве внешнего проявления начавшегося спора служила полемика в печати между газетами "Революсьон" и "Ой", которая прежде принадлежала НСП, причем "Ой" не публиковала материалов о первой неделе судебного процесса. Фидель Кастро принял соломоново решение наказать оба крыла партии. Фауре Чомон смог хорошо воспользоваться судебным процессом; он заявил, что Родригес является символом сектантства, и развернул сильную атаку на старых участников НСП. Подводя итог, он заявил, что несколько хорошо известных людей, которых он разоблачил, покрывают предателя. Кастро попросил Бласа Року полностью опубликовать речь Фауре Чомона в "Ой" и обратил тяжелую артиллерию на Сикитрилью, назвав его представителем "желтой" журналистики. После этого журналист ушел из газеты "Революсьон".
Че, казалось, пребывал над схваткой. 10 марта он устроил себе совершенно необычный для него выходной и отправился вместе с Алейдой на стадион смотреть бейсбольный матч между командами "Индустриалес" и "Оксиденталес".
17 марта он вылетел в Женеву, где принял участие в конференции по торговле и развитию, проводившейся Организацией Объединенных Наций. Там Че произнес очень откровенную речь: "Мы ясно понимаем и искренне говорим, что единственное решение проблем человечества в настоящее время состоит в том, чтобы полностью устранить эксплуатацию развивающихся стран развитыми капиталистическими странами".
Он также во всеуслышание осудил степень введенной против Кубы экономической блокады, вследствие которой изделия, имеющие компоненты кубинского производства, должны быть запрещены к продаже в Соединенных Штатах, даже если они произведены вне Кубы. Суда, на которых доставлялись товары на Кубу, не получали разрешения на перевозку американских товаров. Долларовые денежные переводы на Кубу также запрещались. Имелось множество случаев оказания давления на другие страны, например угрозы приостановки помощи Франции и Англии. И все это происходило в то время, когда связи Кубы с Китаем и СССР ослабевали. Островная нация, казалось, стала Целью для ненависти империи США.
Че смог очаровать как друзей, так и врагов. В Женеве Карлос Льерас Рестрепо, будущий президент Колумбии, пригласил его на обед, хотя колумбийская делегация имела указания не посещать мероприятий, проводимых представителями стран, с которыми Колумбия не имела дипломатических отношений.

Че воспользовался возможностью и во время конференции ООН по торговле и развитию ознакомился с управлением качеством производства в полимерной и часовой промышленности а по пути домой сделал остановку в Алжире.
8 апреля Объединенный плановый комитет опубликовал балансовый отчет кубинской промышленности за 1963 год. Че с полным основанием мог быть довольным: хотя объем промышленного производства и составил только 84 % от запланированной величины, но производственные затраты сократились на 4 %. Тем не менее его продолжала терзать проблема низкого качества, и причины этого бедствия он усматривал в недостатке у руководителей промышленных предприятий уважения к людям.
На заседании коллегии министерства Че подчеркнул, что причиной дурного качества изделий могут быть или нехватка сырья, или же бюрократизм, культ количества и отсутствие производственной дисциплины и что между этими причинами следует видеть отчетливую разницу.
Че был разгневан и не скрывал этого. Он принялся перечислять бракованные изделия, выкладывая их одно за другим на стол: бесформенные куклы, "похожие на дряхлых старух", никуда не годный трехколесный велосипед, ботинок, в котором каблук был прибит двумя гвоздями вместо положенных десяти, дефектная застежка-"молния" для брюк ("и таких еще 20 000"), которые в народе получили шутливое наименование "камило" (у покойного Камило Сьенфуэгоса была широко известная репутация дон-жуана), кровать с подгибающимися ножками, шампунь, который не мыл волосы, бесцветная пудра для лица и аммиак, обязательно требовавший фильтрования перед использованием.
Вывод последовал трагический: качество промышленной продукции изменялось от плохого к худшему. Эту тему Че затрагивал далеко не в первый раз: еще месяцем раньше он заявил, что самым важным из всего увиденного в Швейцарии был контроль за качеством.
9 мая Че выступил на собрании молодежи своего министерства. Это была неудачная речь. Казалось, что он внезапно увидел себя в том образе, который ему не понравился: "Это министерство-и впрямь холодное, и впрямь бюрократическое, логово дотошных бюрократов и грязных дельцов, которые, начиная с министра и до самых низших чиновников, постоянно борются с безнадежными проблемами".
Однако Че не потерял ни своего язвительного остроумия, ни чувства юмора. 26 мая он написал письмо руководителю гаванской психиатрической больницы, где между прочим сказал:
"Мне хотелось бы знать еще вот что: как Вы можете печатать 6300 экземпляров специального журнала при том, что на всей Кубе нет такого количества докторов? Меня гложет беспокойство, которое чуть не привело меня к нервно-экономическому припадку. Для чего этим журналом пользуются крысы: чтобы повышать свои знания в области психиатрии или чтобы набивать животы? Или, может быть, каждый из пациентов имеет экземпляр около его или ее кровати? В любом случае 3000 экземпляров тиража являются безусловно лишними. Я прошу Вас подумать об этом. Серьезно, хотя журнал и хорош, но его тираж просто невозможный. Поверьте мне, ведь истина, провозглашаемая устами сумасшедших, всегда становится всеобщим достоянием".
В безумии Че всегда присутствовал не только метод - в нем имелся и план. В июне он вступил в дискуссию по поводу теории прибавочной стоимости, включившись в дебаты, начатые американскими экономистами Чарлзом Беттелхеймом и Эрнестом Манделем. Он углублялся в тонкости текстов марксистских классиков, сопоставляя одни цитаты с другими. Че охарактеризовал марксизм как явление библейского плана, открытое для интерпретации, и посетовал на то, что ссылки на него все меньше и меньше связаны с действительностью и все больше превращаются в догматы "классиков". Прежде всего Че подчеркнул одну мысль: понимание и воля в состоянии изменить требования рынка и законы экономики.
Исходя из той же самой точки зрения, Че в июне выступил против руководства профсоюзной организации Союз кубинских рабочих: "профсоюзы, помимо прочего, должны будут понять, что их функции не ограничиваются составлением и произнесением речей или борьбой против различных начальников в различных местах, а заключаются прежде всего в работе с массами и развитии новых концепций этой работы".
Весьма твердым орешком, который все же обязательно предстояло расколоть, являлась проблема разницы в заработной плате. В конце 1963 года Че уже имел столкновение с рабочими, прошедшими обучение специальностям младших статистиков и чертежников; тогда он сказал: "Не считайте, что я слишком напуган для того, чтобы смотреть в глаза рабочему классу". Но в промышленности существовало 90 000 тарифных ставок заработной платы, двадцать пять тарифных сеток... Положение было совершенно ненормальным, и те, кто находился на вершине управленческой структуры, были не в состоянии с ним справиться, так как количество денег в обращении все увеличивалось, несмотря на отсутствие роста производства, а снизить заработную плату возможности не было, так как профсоюзы всю свою длительную историю вели борьбу за ее увеличение.
Че считал: то, что годится для рабочих, с тем же успехом подходит и чиновникам. 31 августа он отправил президенту комиссии по заочному высшему образованию письмо, в котором с негодованием отказывался от предложенного гонорара за чтение лекции. "Я считаю неприемлемым, когда правительственному и партийному руководителю предлагается денежное вознаграждение за работу, за какую бы то ни было работу... Не считайте это [мои слова] ничем иным, а лишь жалобой на посягательство на безвозмездность работы, которое не становится менее болезненным из-за его непреднамеренности".
На протяжении этого периода Че открыл дюжину фабрик, которые были заказаны в Восточной Европе и построены за два предыдущих года. Они выпускали карандаши и колючую проволоку, свечи зажигания и велосипеды, домашние холодильники и кухонные плиты. Далеко не все эти предприятия радовали министра. Он рассчитывал производить велосипеды на фабрике в Кайбарьене, а выяснилось, что это был просто завод для сборки частей, изготовленных в других местах. Сборочный цех, да еще и дефектный в придачу: "Мы заказали его, не имея представления о том, какое огромное количество деталей требуется импортировать". Зато в Сайта-Кларе, где было создано новое производство домашней посуды, он смог наконец "открыть фабрику, не испытывая потребности в самокритике".
Че объявил, что его заместитель Орландо Боррего уходит с работы, чтобы возглавить Министерство сахара, которое выделялось из Министерства промышленности, и что предстоит случиться еще некоторым изменениям. Среди советников, оказывавших помощь новому министерству, был Альберто Мора, которого Че вернул к работе, несмотря на политические разногласия, возникшие между ними: "Он может указать нам на ошибку, и в этом не будет ничего неправильного, или же указать на собственную ошибку, и в этом тоже не будет ничего неправильного. В любом случае мы станем гораздо мудрее". В число советников также вошли Гарольд Андерс и Карлос Франки.
За первую половину 1964 года Че провел на добровольной работе 240 часов. Фактически он работал каждое воскресенье и даже больше того, не потеряв при этом ни одного часа из своего напряженного рабочего времени. Порой Че признавался в том, что его жизненный темп является чрезвычайно напряженным: "Ранним воскресным утром совершенно необходимо просмотреть бумаги или сделать что-нибудь еще, хотя до смерти хочется отправиться в постель, но вместо этого бумаги, и еще, и еще бумаги..."
Месяцем позже он выдал удостоверения сотрудникам министерства промышленности, совместный стаж добровольной работы которых составил 1 683 000 часов. Вслед за Че к движению добровольного труда присоединились очень многие из вождей революции, инженерно-технических работников и рабочих.
9 августа Че в Санта-Мария-дель-Мар играл на второй базе за бейсбольную команду, которую возглавлял Фидель. В бейсбол он играл впервые в жизни.
Ильда, старшая дочь Че, частенько приходила к нему на работу. Он давал ей книги и просил девочку читать ему вслух. Иногда он растягивался на полу, и дочь массировала ему спину.
Энрике Олтуски рассказывал, что в то время, хотя они уже не работали вместе, "мне нравилось общаться с ним, и я приходил в его кабинет при каждом удобном случае, и мы подолгу разговаривали. Манресу просили подать кофе. Че ложился належавший на полу ковер и дымил сигарой. Когда портился кондиционер, он снимал рубашку и распахивал окна. [В наших беседах] мы обычно решали всемирную проблему справедливости".
Че был очень обеспокоен, с одной стороны, широко распространенным среди рабочих воровством, а с другой - все чаще поступавшими известиями о мошенничестве начальников промышленных корпораций и экономических руководителей. Он обратился в правительство с просьбой вывести на чистую воду каждого, кто использует свою должность для того, чтобы воровать, а в скором времени еще раз возвратился к той же проблеме. На сей раз речь шла о хищениях со складов, которые происходили вследствие отсутствия на предприятиях должного учета и надзора.
Где-то в середине 1964 года Че вновь посетил горнопромышленный комплекс Никаро, чтобы получить представление о состоянии дел там. Вспоминает Фигерас:
"Эдисон Веласкес, руководитель шахт, был неутомимым тружеником; он подорвал свое здоровье, вытягивая производство из провала, но у него был кошмарный стиль управления, ужасно раздражавший людей. Необходимо было обновить кадры, ободрить и вдохновить их, произвести различные перемены. Посещение шахт продолжалось два дня, все это время шли очень резкие споры, и в конце концов Че решил, что Эдисону следует возвратиться в Гавану. Он сделал свою работу и при этом допустил ошибки, которые могут очень серьезно сказаться в будущем. Окончательный разговор состоялся в рабочей столовой. Че и Эдисон сидели друг перед другом за столами на огромных бетонных скамьях, а все остальные молча
следили за происходящим и понемножку разбегались. Они провели за этим разговором около двух часов. Че не хотел подавить или унизить Веласкеса, несмотря даже на то, что на совещаниях в министерстве между ними часто происходили стычки".
Че стремился оказывать своим кадрам действенную поддержку, искал с ними взаимопонимания, но от этого стиль управления, который он применял к директорам предприятий, подчиненных Министерству промышленности, не становился ни на йоту мягче. 12 сентября он приступил к осуществлению плана "понижения в должности", который являлся дополнением и в некоторой степени антитезой действующему плану продвижения на вышестоящие должности. Он обрел зримую форму в октябре, когда в свет вышел документ под названием "Специальный план совмещения должностных обязанностей". Каждый из руководящих работников министерства должен был в течение месяца работать на одном из предприятий возглавляемых им или ею отрасли. "Мысль заключается в том, что вы отправляетесь на фабрику посмотреть, что же из себя представляет то, о чем вы каждый день подписываете [бумаги]". Программа была обязательной для всех: для министра и для его заместителей, для генерального директора и для руководителя предприятия. Те, кто прошел "понижение в должности", не должны были составлять никаких отчетов: рабочие не должны были воспринимать прибытие начальства на производство как инспекцию, так как "в противном случае люди сразу же начнут Относиться к этим товарищам как голодные львы".
Были предусмотрены специальные меры для того, чтобы избежать ослабления управленческой структуры: в один и тот же период не могли быть понижены в должности более 25 % руководящих работников данного уровня, а также не допускалась одновременная отправка на производство руководителя вместе с его заместителем. Охват кадров ограничивался Министерством промышленности, поскольку "не все товарищи, даже не все правительство поддержало эту идею; она не обсуждалась".
28 октября Че принял участие в мероприятиях, посвященных годовщине гибели Камило Сьенфуэгоса, и посетовал на то, что память о погибших стала уделом ритуалов, превратилась в "своего рода обязательную работу". И предупредил:
"У истории революций есть "подводная часть", не доступная взглядам публики. Революции не являются совершенно чистыми движениями; они совершаются людьми и осуществляются среди междоусобной борьбы, столкновения амбиций и взаимных претензий. И когда все это оказывается преодоленным, революция, к счастью или к несчастью, становится частью истории, смиряется и исчезает".
4 ноября Че снова отправился в СССР, чтобы принять участие в праздновании сорок седьмой годовщины Октябрьской революции. Это был первый официальный контакт Че с советской номенклатурой после перерыва, порожденного ракетным кризисом. Не был ли визит устроен для примирения Че с руководителями Советского Союза? Фидель, несомненно, ставил такую цель, но Че никак не мог отречься от своего критического подхода к действительности, который со временем становился все острее. При посещении советской фабрики, о которой говорили как об образцовой, он, по воспоминаниям коллег по делегации, сказал, что "это капиталистическая фабрика, похожая на те, что были на Кубе до национализации". Он видел ошибки и заблуждения в планировании, уловки, к которым прибегали в ходе "соревнования", так как планирование было сориентировано на перепроизводство. Он сказал другим членам делегации, что Советский Союз находится в экономическом тупике и пребывает во власти бюрократии.
В СССР корреспондент уругвайской газеты "Эль Популар" взял у Че интервью по поводу недавних выборов президента Соединенных Штатов Америки.
"- Что Вы думаете о поражении Голдуотера?
- Ответ окажется трюизмом. Поражение Голдуотера - это триумф Джонсона и ... вы записываете?
-Да.
- И ... Голдуотер кажется хуже, чем Джонсон. Но для всех, кого я знаю, Джонсон не так уж хорош. Нужно приложить много сил для самоутешения, чтобы чувствовать себя счастливым потому, что победу одержал лучший из худших".
После возвращения из поездки Че рассказал своим коллегам на заседании коллегии министерства о споре, который у него состоялся с несколькими кубинскими студентами в посольстве в Москве.
"В ходе нашего спора эмоции вышли из-под контроля. В те Дни студенты руководствовались не библией "Капитала", а простым марксистским справочником, а тут их познакомили с несколькими точками зрения, в том числе и опасно капиталистическими, на основе которых может возникнуть тенденция к ревизионизму".
Че обсуждал с кубинскими студентами свои взгляды на моральное стимулирование, говорил о том, что советское "самоуправление" является настоящим бедствием. Он сказал, что у него никогда не было такой восприимчивой аудитории, потому что собеседники жили непосредственно в средоточии проблемы. В советской системе "у лидеров не было никаких обязательств перед массами".
Че пришел к страшному заключению: "Что ни говори, западноевропейский блок развивается гораздо быстрее, чем блок народных демократических государств". Почему? Он доказывал, что это происходит из-за того, что вместо развития народной кооперации они вернулись к материальным стимулам, конкуренции и дифференциации в заработной плате ("начальники получают все больше и больше").
"У меня в Москве было несколько стычек": похоже, до него дошел слух о том, что Советы обиняком называли Че троцкистом. Командующий Гевара объяснил своим товарищам, что "высказал мнение, которое можно было счесть близким к китайской стороне ... с некоторой примесью троцкизма. Говорят, что китайцы раскололи революционное движение, и меня тоже вымазали той же самой краской". Он подчеркнул, что во время дипломатической поездки "я дисциплинирован и неукоснительно представляю правительство". И хотя официальной позицией кубинского правительства по отношению к китайско-советским противоречиям был "строгий нейтралитет и полное невмешательство в спор этих двух стран", среди руководства Кубы возникла сильная просоветски настроенная группа. И действительно, Франки в январе сказал, что Рауль Кастро был очень недоволен им и Че, называя их прокитайцами.
После этой поездки у Че начало постепенно изменяться отношение к Троцкому и троцкизму. "Мнение, которое кто-то хотел бы разбить вдребезги, - это мнение, подходящее для нас. Мнение нельзя разбить вдребезги, такие попытки лишь задерживают рост разума ... Очевидно, что из размышлений Троцкого можно многое почерпнуть". А что именно? Об этом Че не говорил.
Он ощущал интуитивную потребность разобраться в так называемых марксистских ересях и рассмотреть их без предубеждения. Но Че имел очень мало возможности познакомиться с теоретическими взглядами Троцкого, анархо-синдикализмом и любым другим из направлений левых революционных движений Европы первой половины двадцатого столетия, которые победившая сталинистская советская бюрократия не подвергла бы соответствующей переработке.
Вернувшись домой, Че 30 ноября поехал на восток Кубы, где открывалось производственное объединение. Он воспринял это событие как личный выпад против себя. "Замечательное" объединение - это просто еще один маленький хлев с никудышными характеристиками, и в целом довольно плохой". На церемонии присутствовали родственники погибших участников гражданского сопротивления, что придало событию эмоциональный подъем. Че произнес блестящую речь, в которой рассказал об истории восстания в Сантьяго, начавшегося в те самые дни, когда отряд Фиделя плыл на "Гранме", подчеркнул значение города для революции, сказал о том долге, который революция обязана ему вернуть. И в заключение он особо отметил тот факт, что объединение будет производить товары, необходимые населению, такие, как гайки и болты, стиральные машины и столовые приборы.
Воспользовавшись возможностью, Че проанализировал положение в Латинской Америке и Конго. Его слова сохранились для потомства благодаря документальному фильму, снятому Сантьяго Альваресом. В этом фильме у Че более густые брови, чем обычно, он утратил свой аргентинский акцент и с хорошей дикцией говорит на кубинском испанском языке, время от времени вкрапляя в речь элементы аргентинского синтаксиса или мексиканские идиоматические выражения. Че говорил не так уж хорошо - у него вообще не было блестящих выступлений, его харизма заключалась не в словах и не в речах, а в чем-то ином. Он использовал слишком много банальностей, высказывался на удивление медленно, не жестикулировал. Он не был оратором, ловко подбирающим слова, казалось, что его мысли далеко опережают словесное выражение и при этом стремятся обогнать одна другую. Внезапная вспышка произошла, когда он говорил об убийстве бывшего премьер-министра Конго (Заира) Патриса Лумумбы: "Нельзя доверять империализму". После этой фразы он поколебался на долю секунды и, улыбнувшись, добавил с ударением: "Ни на крошку". Он показал эту крошку кончиками пальцев и, словно устыдившись, медленно опустил руку.
На этом же митинге Че говорил и о приближающемся сезоне Уборки сахарного тростника. "Естественно, на рубке тростника женщины вообще не могут сделать так уж много". Эти слова вызвали справедливое возмущенное шиканье присутствовавших женщин.
Суть конфликта между Сталиным и Троцким составляло убеждение последнего в том, что распространение революции и коммунизма во всем мире являлось важнейшей из всех возможных задач и было даже важнее внутреннего развития Советского Союза. Он был выслан из СССР, а впоследствии любой левый, с которым сталинисты были не согласны, получал ярлык "троцкиста" вне зависимости от своего действительного мировоззрения.
Глядя в будущее, он сказал на заседании коллегии в начале декабря:
"Все новые инвестиции [должны] быть сделаны таким образом, чтобы производительность достигла мировых стандартов... в прямую противоположность тому пути, каким они делались до сих пор, из-за чего каждая фабрика или химический завод, что открываются у нас, оказываются технологически устаревшими и мало чем способствуют [повышению] средней производительности по стране".
Прежде всего кубинцы должны "пожертвовать всем, чем следует пожертвовать", чтобы достичь производственной безопасности и гигиены рабочего места - чем пренебрегли в сражении за производительность. В написанном где-то в это время документе под названием "Основные задачи на 1965 год" эта проблема включена в число первостепенных наряду с управлением качеством, обучением, техническим обслуживанием и изготовлением запасных частей.
На этом митинге он еще раз предупредил о той опасности, которую представляет собою бюрократия и, в частности, новая ее разновидность, которую он в шутку назвал "летучей" бюрократией: "они больше не спят в заваленных папками кабинетах; они спят на ходу по специальной системе сна и таким образом переходят с места на место... Они приходят и уходят, и всякий раз, когда вы разыскиваете их, они находятся в другом отделе, но никогда не решают вопросов".
Далее Че дал характеристику руководящих кадров революции. Его описание оказалось очень близко к автопортрету, хотя он и отрицал это: "Оно никак не связано со мной". Но: "Жизнь революционного лидера национального уровня... это жизнь, которая, если лишиться компенсации в виде возможности наблюдать за развитием работы... была бы и впрямь очень неутешительной. Уверен, это та цена, которую приходится платить в теперешних обстоятельствах. ...Та жизнь, какую мы ведем, является всепоглощающей... Можно использовать машину таким образом, что она будет давать наибольшую отдачу в течение пяти лет, а на шестой год сломается. ... Хотя кадры могут выглядеть утомленными, я, по крайней мере, никогда не сказал никому: "Устрой передышку". Слишком часто, благодаря ошибочной мысли о нашей будущей важности мы позволяем духу самосохранения пускать корни".
Он заявил, что необходимо "отказаться от ложной концепции своей ответственности, которая ведет нас к попыткам поберечь себя для будущего". Не было ли это предупреждением? Че заявил, что не собирается беречь себя.

* * *

9 декабря он уехал чтобы выступить на сессии Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке.