50. Истребление арьегарда

В течение второй недели июля 1967 года передвижение партизан Че осуществлялось весьма неторопливо. Но за этим внешним спокойствием скрывался тот факт, что армия была в состоянии четко проследить их южный маршрут.

Для майора Гевары главным врагом была болезнь. “Моя астма усиливается, — написал он 7 июля, а на следующий день добавил: — я несколько раз делал себе уколы и в конце концов использовал 0,9-процентный раствор глазных капель. Если Паулино не выполнил своего задания, мы должны будем возвратиться в Ньянкауасу, чтобы поискать лекарство от моей астмы”.

Тем временем начался суд над Сиро Бустосом и Режи Дебрэ. Намерение боливийского правительства любой ценой добиться их осуждения послужило причиной трений с некоторыми из армейских офицеров, такими как майор Рубен Санчес, согласившийся выступить свидетелем со стороны защиты. Военный министр Альфредо Овандо вызвал его к себе; состоялась следующая беседа:

“— Надеюсь, что вы дадите подходящие показания?

— Что значит “подходящие”? — спросил я. — Я скажу правду: я не видел Дебрэ в бою.

— Посетите президента Баррьентоса. Президент схватился за голову:

— Из-за вас вооруженные силы будут выглядеть очень плохо.

— Я единственный, кто может спасти честь вооруженных сил, — ответил я Баррьентосу, — потому что этот суд — пародия, в которой все офицеры лгут, а я собираюсь говорить правду”.

Че так прокомментировал публичные заявление Дебрэ и Бустоса, сделанные в ходе процесса: “Они неудачны; прежде всего они признались в межконтинентальных целях партизан, чего не должны были делать”.

Партизаны тем временем скитались по необитаемой области, в которой даже не проводили предварительной разведки. Че был серьезно болен. Перед отрядом стояла вполне реальная угроза того, что те немногие кампесинос, с которыми они встречались, в погоне за обещанной наградой “50 миллионов песо тому, кто поймает партизана Эрнесто Че Гевару, мертвого или живого, предпочтительно живого”, могли донести о них армии.

Распространяемые листовки с подобными объявлениями и утверждения Баррьентоса о том, что предводителем партизан является Че, стали причиной разногласий, возникших между боливийским президентом и послом США Хендерсоном. Последний настаивал на том, что свидетельства присутствия Че были дезинформацией и что Че, даже если он и побывал в Боливии, то к настоящему времени уже покинул ее пределы. Баррьентос публично возражал послу, делая в прессе заявления о том, что партизанская проблема останется актуальной еще на некоторое время.

На боливийского президента также оказывали давление и мелкие партии, образующие правительственную коалицию. 14 июля Че записал по этому поводу: “ПРП [Подлинная революционная партия] и НРД [Националистическое революционное движение] отказались от своей оппозиции к революции, и кампесинос предупреждают Баррьентоса против союза с Фалангой. Правительство быстро разваливается. Просто позор не иметь в такой момент еще 100 человек”.

И в таких обстоятельствах правительство объявило о начале “Операции Синтия” (так звали дочь Баррьентоса), намереваясь покончить с партизанами в течение нескольких часов. Согласно плану операции, дивизия № 4, в зоне действий которой находилась территория между районом Ньянкауасу и Рио-Гранде, должна была окружить партизан. Правда, из этого ничего не вышло. В кольце оказался только воздух; армия гонялась за тенями, натыкаясь на ложные лагеря.

Правительственный кризис усиливался:

“Политические новости сообщают о глубоком кризисе, окончания которого не предвидится. На сегодня союзы сельскохозяйственных рабочих в Кочабамбе сформировали политическую партию “христианского духа”, поддерживающую Баррьентоса, а последний просил, чтобы они “позволили [ему] управлять в течение четырех лет”. Он почти умолял. Силес Салинас угрожал оппозиции, говорил, что наш приход к власти будет стоить им всем головы, призывал к национальному единству и заявлял, что страна находится на военном положении. С одной стороны, это похоже на уговоры, и на демагогию — с другой; возможно, они готовят замены”.

Че оказался прав. 17 июля Баррьентос, поддерживаемый двумя небольшими партиями, ПРП и НРД, объявил о роспуске кабинета. Казалось, что он хотел принять меры для создания более широкой коалиции.

27 июля партизаны возвратились в тот район, где они похоронили Карлоса Коэльо. Несколько встретившихся по дороге кампесинос предупредили их о том, что неделю назад здесь прошла армия. Одна из последних фотографий Че была сделана в деревне под названием Техерия. Как это часто бывало, рядом с ним находилось животное. Че сфотографирован с мулом; он держит уздечку и курит огромную сигару, глядя в камеру из-под козырька фуражки, почти что прикрывающего его глаза. У мула, запечатленного в профиль, очень серьезный вид. Че улыбается, хотя ему вовсе не хорошо: в то время он не мог есть. “Астма очень сильно угнетает меня, а жалкие [запасы] транквилизаторов подходят к концу”. Настроение у него немного улучшилось после передачи “Радио Гаваны”, в которой “Рауль отвечал на чехословацкую критику по поводу статьи о Вьетнаме. Эти друзья называют меня современным Бакуниным и оплакивают кровь, которая уже была пролита и которая может пролиться, если возникнут еще три или четыре Вьетнама”.

В другом сообщении его ставили в известность о том, что Куба все же должна была послать в Ла-Пас еще одного агента, хотя замена для Ренана уже была подготовлена — “кубинец, сражавшийся в Сьерре, с хорошим послужным списком”. Родольфо Салданья в Ла-Пасе по предложению кубинцев прекратил работы по созданию второго очага партизанского движения; предполагалось, что он сосредоточился на организации связи с Че. Тем временем в Гаване группа боливийцев, проходивших военную подготовку, насчитывала уже двадцать три человека, представлявших несколько боливийских левых групп, включая коммунистическую партию.

26 июля, в годовщину штурма казармы Монкада, Че, все так же страдавший от астмы, провел с группой небольшую беседу о значении Кубинской революции: “восстание против олигархии и против революционной догмы”. Он не знал, что его маршрут на юг был уже прослежен армией, которая перебросила по воздуху в эту зону группу Тринидада. Несколько часов спустя в засаду, устроенную Че, попалось несколько солдат: “Это произошло примерно так: на гребне появились восемь солдат, направлявшихся на юг; они прошли немного по старому следу, а потом повернули обратно, постреливая из реактивного миномета и размахивая тряпкой. Вскоре они возвратились, и все восемь попались в засаду; четверо были убиты. Мы отступили, не подобрав их оружия и снаряжения, так как уцелеть было непросто. Мы ушли вниз по реке. Была еще одна засада, сразу же после того, как мы пересекли небольшой каньон, лошади прошли настолько далеко, насколько вел след”.

Еще через три дня в 4.30 утра — Че из-за астмы провел эту ночь без сна — солдаты из полка Тринидада снова столкнулись с партизанами. “Когда де ла Педраха готовил кофе, то вдруг сказал, что заметил свет фонаря за рекой. Мануэль Эрнандес, который не спал и готовился заступить в караул, отправился вместе с де ла Педрахой, чтобы остановить гуляющих. “Стой, кто идет?” Это оказался патруль Тринидада.

“Началась перестрелка. Мануэль Эрнандес сразу же забрал “М-1” и пояс с патронами у раненого, а также сообщил новости о том, что 21 человек находился в пути к Абапо, а еще 150 — в Мороко. В армейских частях были еще потери, которые не слишком аккуратно подсчитывали среди царившего хаоса. Потребовалось много времени, чтобы навьючить лошадей, а Реституто с топором и минометом, который захватил у врага, потерялся. Уже было почти 6 часов, и даже больше; много времени было потрачено впустую, так как часть вьюков свалилась на землю. Конечным результатом оказалось то, что в самых последних столкновениях мы попадали под огонь мальчишек-солдат, которые становились все смелее.

Я поторопил людей и снова отправился вместе с Вильегасом под огнем через речной каньон, где след заканчивался, и мы наконец заняли позицию. Я послал Мануэля Эрнандеса и Коко с Марио Гутьерресом взять на себя инициативу, пока я пришпоривал лошадей”.

Во время переправы через реку лошадь Че поскользнулась и упала, но Коко, Марио Гутьеррес и Мануэль Эрнандес мгновенно прикрыли его огнем, чтобы не дать противнику открыть по упавшему массированную стрельбу. Среди солдат раздались крики: “Мы взяли его!”

Двенадцать человек остались, чтобы прикрыть отступление, пока партизаны в течение непростительно долгих часов перебирались от позиции к позиции. Под конец Мартинес Тамайо, Рауль Киспайя, Пачо Фернандес Монтес де Ока, Симон Куба, Хаиме Арана и Анисето Рейнага подверглись ожесточенному обстрелу. Раулю пуля попала в рот, и он мгновенно умер, а Мартинес Тамайо и Пачо получили ранения. Но двое последних в течение двух часов не позволяли армейскому подразделению сдвинуться с места.

“После трудного перехода через горы они добрались до реки и присоединились к нам. Пачо ехал верхом, но Мартинес Тамайо не мог ехать, его пришлось нести в гамаке. Я послал Мануэля Эрнандеса, Франсиско Уанка, [Давида] Адриасолу, Коко и Анисето на охрану прохода вдоль первого ручья, на правом берегу, а мы тем временем занялись ранеными. Пачо получил поверхностную рану, рассекшую бедро и содравшую кожу с мошонки, а вот Мартинес Тамайо был очень серьезно ранен, а наш последний запас плазмы был потерян вместе с рюкзаком Симона. Мартинес Тамайо умер в 22. 00, и мы похоронили его около реки в хорошо укрытом месте, так что жандармы не найдут его”.

Потери армии в этом столкновении составили три человека убитыми и пять раненых. А партизаны, в свою очередь, лишились поврежденного радиопередатчика и магнитофона, с помощью которого они записывали и расшифровывали передачи из Гаваны. С этих пор им стало очень трудно понимать, что им сообщали из Гаваны, и они оказались в очень значительной степени зависимы от коммерческого радио, по которому узнавали о том, что происходит во внешнем мире. Они также потеряли одиннадцать рюкзаков, лекарства и книги (одну книгу Троцкого, а другую — Дебрэ с рукописными пометками Че).

Партизаны отступили, затирая за собой следы. Запись Че о двоих утраченных товарищах была, как обычно, весьма сухой:

“Что касается наших погибших, то почти невозможно внести в список склонного к самосозерцанию Рауля. Он не был таким уж бойцом или тружеником, но можно сказать, что он всегда интересовался политическими проблемами, хотя никогда не задавал вопросов. Мартинес Тамайо был самым недисциплинированным из кубинцев и наименее расположенным к ежедневным жертвам, но был выдающимся бойцом и старым товарищем по оружию, начиная с первой неудачи Масетти, затем в Конго и теперь здесь. Это очень чувствительная потеря. Нас осталось 22, среди них двое раненых — Пачо и Вильегас — и я, с моей стремительно усиливающейся астмой”.

Ежемесячная сводка новостей, составленная Че в июле, была также выдержана в очень холодном тоне, но он снова упомянул об изоляции как, скорее, о проблеме организации сети Ла-Пас — Гавана, чем о проблеме политической. Как ни странно, именно в это время три наиболее заметных левых группы в Боливии (БКП, прокитайская коммунистическая группа во главе с Саморой и троцкистская ПОР, которой руководил Лора), несмотря на все свои различия, объявили о своей поддержке партизанского движения и согласились на то, что их члены могли в индивидуальном порядке присоединяться к партизанам. Причиной этого явился энтузиазм, возникший после военных успехов партизан и репрессивной ответной реакции хунты.

Истинной реальностью было то, что за пределами страны легенда о партизанах разрослась до общеконтинентальных размеров: “Онганиа закрывает границы¹, а в Перу сохраняется состояние повышенной боевой готовности”. Но снаружи не было видно слабости групп, их потерь, отрыва от арьергарда, нежелания кампесинос присоединяться к партизанам.

Че также дал оценку зрелости боевой группы: “нравственный и боевой опыт партизан совершенствуется с каждым [боевым] столкновением, Орландо Хименес и Хаиме Арана все еще слабоваты” и неравноценность армейских сил: они “все еще не научились попадать в цель, но есть подразделения, которые кажутся более боеспособными”.

Но теперь перед группой возникла новая важнейшая задача, отодвинувшая на второй план и восстановление контакта с внешним миром, и вербовку новых бойцов: возникла настоятельная необходимость вернуться в пещеры на старую базу, чтобы возобновить запас медикаментов и снаряжения, утраченных во время последней стычки, а также и лекарств от астмы. “Астма плохо сказывается на мне, а я использовал последнюю дозу противоастматической инъекции. У меня остался только запас таблеток на десять дней”.

Раненым становилось лучше. 3 августа Че записал в дневнике: “Мы медленно продвигаемся вперед. Нет никаких новостей. Пачо поправляется хорошо. Мне, с другой стороны, становится все хуже. И день и ночь оказались для меня очень тяжелыми, и я не вижу в ближайшей перспективе никакого выхода [из этого состояния]. Я попробовал сделать внутривенную инъекцию новокаина — без малейшего эффекта”. Пачо: “Че перестал есть, [съел] только кучку зерна, как лошадь; он очень плох от болезни, которая усиливается с каждым днем, несмотря на уколы”. Еще через два дня Че написал: “Моя астма совершенно безжалостна. Несмотря на все мое нежелание разделяться, я был вынужден выслать группу вперед. Добровольцами вызвались Дариэль Аларкон и Марио Гутьеррес”.

И в довершение всех бед на следующий день при подъеме на холм Че сбросила лошадь. Он лежал на земле, запутавшись в стремени, и не мог дышать из-за мучительного приступа астмы. Несмотря на опасность, он не мог откладывать решение. 7 августа: “Моя астма все в таком же состоянии, но лекарство кончается. Завтра я приму решение по поводу отправки группы на реку Ньянкауасу. Сегодня исполнилось ровно девять месяцев с момента нашего прибытия и создания партизанской группы. Из первых шести человек двое мертвы [Мартинес Тамайо и Коэльо], один потерялся [Васкес Вианья к тому времени тоже погиб, но Че не знал об этом] и двое раненых [Пачо и Вильегас]. И еще есть я, с астмой, с которой не могу справиться”. Очевидно, что Че, обычно стоически переносивший любые трудности, был в это время очень плох.

Примерно в это же время президент США Линдон Джонсон получил меморандум ЦРУ, в котором оценивалось положение партизан. В документе утверждалось, что в Боливии действовала группа, состоявшая из примерно ста человек, преимущественно боливийцев, при участии нескольких кубинцев. Эта группа была хорошо обучена и дисциплинированна, имела лучшее руководство и оснащение, чем плохо обученная и организованная боливийская армия. В отношении участия Че в действиях партизан все еще преобладало скептическое отношение, поскольку аналитики ЦРУ рассматривали достоверность единственных источников сведений о его присутствии (Дебрэ и Бустос) как весьма сомнительную, а собственной информацией о присутствии Че в Боливии они не располагали. Руководство ЦРУ продолжало считать, что Че умер на Кубе.

Из меморандума было видно, что поведение боливийских союзников вызывало недовольство правительства Соединенных Штатов. Особенно их раздражал собственной персоной президент Баррьентос, единственная стратегия которого состояла в том, чтобы добыть у американцев как можно больше военного снаряжения. Американские аналитики критически относились также и к боливийским вооруженным силам. Солдаты постоянно демонстрировали свою неумелость, агрессивно вели себя по отношению к гражданскому населению, терроризировали горожан, приставали к женщинам и в целом производили крайне неблагоприятное впечатление, в отличие от хорошо дисциплинированных партизан. Документ утверждал, что ничего из имеющихся данных не говорило о возможности скорого разрешения партизанской проблемы.

Неделей раньше в аэропорту Ла-Паса высадилась новая группа агентов ЦРУ. Ее возглавлял Феликс Родригес, кубинский эмигрант, принимавший участие в грязной войне против Кубы и в боевых действиях во Вьетнаме. Им предстояло работать непосредственно с боливийской военной разведкой, используя боливийское военное обмундирование и документы.

8 августа Че провел со своими людьми критический разбор ситуации:

“Я собрал всех вместе и сделал резкие заявления: мы находимся в трудном положении. Пачо поправляется, зато я превратился в человеческую развалину, и эпизод с кобылкой [в припадке отчаяния он ударил ее ножом в шею] показывает, что я время от времени теряю контроль над собой. Положение изменится, но все мы должны преодолеть сложившуюся ситуацию, и тот, кто не чувствует себя способным к этому, должен об этом сказать. Сейчас одно из тех времен, когда принимаются крупные решения. Этот способ борьбы дает нам возможность стать революционерами — высший ранг в человеческой иерархии, но также позволяет нам получить степень людей. Те, кто не может достичь хоть одного из двух этих состояний, должны сказать об этом и выйти из борьбы.

Все кубинцы и некоторые из боливийцев решили держаться до конца”.

Некоторые из партизан принялись ругать всякие мелочи, Че вмешался снова.

“Я прекратил обсуждение, сказав, что здесь зашли дебаты о двух вещах совершенно разного порядка: одна — хотят или не хотят люди продолжать борьбу, а другая — ссоры и проблемы внутри группы, которые умаляют величие главных решений”.

В то время партизаны медленно, с трудом прорубали себе путь через джунгли, покрывавшие горные хребты, убивая лошадей для еды. По радио они услышали о том, что один из партизан Вило Акуньи, Антонио Хименес, был убит при попытке пробиться сквозь армейский кордон. После гибели Антонио на стенах домов его родного города Тараты появилось множество восхвалявших его надписей. За этой акцией последовали серьезные репрессии со стороны властей. Партизаны вызывали большие симпатии у населения, но не могли извлечь из них пользу: зона их политического влияния находилась слишком далеко от географической зоны их действий.

13 августа Че, под сильным нажимом со стороны Инти и Пачо, согласился наконец послать в район Ньянкауасу группу за медикаментами, сложенными в одной из пещер. “Пачо быстро поправляется, тогда как моя астма становится все хуже. Со вчерашнего дня я принимаю по 3 таблетки в день. Нога, которую я повредил, пожалуй, лучше”.

Че не мог знать о событиях, которые усугубили последствия его решения отправить вперед мобильную группу. В конце июля из группы Вило Акуньи дезертировали два человека, Уго Сильва и Эусебио Тапиа. Они попали в руки солдат и были отправлены в Лагунильяс, где их допрашивали сотрудники армейской разведки и эмиссары ЦРУ. После пыток, которым их собственноручно подверг полковник Реке Теран, 10 или 11 августа Сильва привел капитана Саравию к тем самым четырем пещерам, где находились тайные склады партизан. Военные нашли боеприпасы, лекарства и очень важные документы и фотографии. В результате случайной утечки информации эта новость была опубликована газетой “Пресенсиа”, а также спустя несколько дней передана по радио. Че услышал эту передачу.

“Черный день... Ночные новости рассказали о том, как была захвачена пещера, куда направлялся [наш] патруль, и описание было настолько точным, что невозможно было сомневаться. Я теперь приговорен к страданию от астмы на неопределенное время. Они также захватили все наши документы и фотографии. Это самый жесткий удар, который они нанесли нам. Кто-то “раскололся”.

К материальным потерям добавился огромный риск, которому подвергались люди, отправившиеся на поиск медикаментов.

Среди армейской добычи были фотографии; рукопись Че, посвященная латиноамериканской экономике и политике, паспорт Че, кино- и фотопленки и, конечно, лекарства от астмы. Фотография в паспорте “Бенитеса” соответствовала еще одной, попавшей в руки властей ранее. Все это было дополнительными доказательствами того, что Че, по крайней мере, побывал в Боливии.

16 августа с Че произошла еще одна неприятность: “Мул, наткнувшись на ветку, выбросил меня из седла, но все обошлось. Нога становится лучше”. Они добрались до реки Росита. Продовольствия не хватало, но они не могли охотиться из-за опасения привлечь стрельбой внимание армии. Переходы были изматывающими. 19 августа Пачо записал в дневнике: “Входная и выходная раны от пули зажили; рана между бедрами должна все же зажить. Мои яйца почти в порядке”.

Спустя неделю партизаны, несколько раз заметив солдат, устроили, наконец, засаду, но Оло Пантоха выстрелил слишком рано, и это дало противнику шанс скрыться.

“Инти и Коко отправились следом, но они нашли укрытие и удержали их в отдалении. Наблюдая за ходом преследования, я увидел, что пули с нашей стороны ложатся поблизости от Коко и Инти. Выбежав, я обнаружил, что Лусио Гальван действительно стрелял в них, так как Оло Пантоха не сказал ему, где они были. Я был настолько разъярен, что потерял контроль над собой и по-настоящему набросился на Оло”.

Армия не преследовала отступавших партизан, но не действия противника вызывали у них основное беспокойство: им было нечего есть и пить. Че записал 27 августа:

“День был потрачен на отчаянные поиски пути; результат пока что не ясен. Мы находимся поблизости от Рио-Гранде и уже миновали Юмао, но здесь, судя по донесениям, нет никаких новых переправ; мы могли бы перейти через скалу Мануэля Эрнандеса, но мулы там не пройдут. Есть возможность пересечь небольшую горную цепь и двигаться дальше к Рио-Гранде и реке Масикури, но мы до завтра не будем знать, осуществимо ли это”.

Пачо добавил: “Мы [ничего] не едим. Нет воды”. К счастью, группа, возглавляемая Дариэлем Аларконом, возвратилась из своего похода за медикаментами.

“Их одиссея оказалась длительной, так как в Варгасе и Юмао были солдаты, с которыми они чуть не столкнулись. Затем они отправились следом за несколькими солдатами, направлявшимися из Саладильо в Ньянкауасу, и обнаружили, что вверх по ручью Конгри проходят три тропы, проложенные солдатами. Медвежья пещера, куда они прибыли 18-го, оказалась “антипартизанским” лагерем, в котором находилось около 150 солдат; их там чуть не поймали, но они все же смогли уйти незамеченными”.

Жажда, мучившая партизан, стала теперь хуже, чем голод. 29 августа Че в отчаянии сделал запись в своем дневнике:

“Трудный и очень тревожный день. Рубщики продвинулись совсем недалеко, а однажды пошли в неверном направлении, считая, что идут на Масикури. Мы разбили лагерь на высоте 1600 метров, в относительно глухом месте, заросшем тростником, сердцевина которого облегчает жажду. Некоторые товарищи — Хаиме Арана, Эустакио и Чанг — заметно ослабели от нехватки воды”.

Пачо записал: “Мы приготовили шесть котелков бобов из наших запасов и сварили бульон из гнилой червивой конины”.

На следующий день, 30 августа, Че писал: “Ситуация становится отчаянной. Рубщики ослабевают; Мануэль и Адриасола пили свою мочу, так же поступил и Чанг, результат был ужасен: диарея и судороги. К счастью, Тамайо и Аларкон нашли воду на дне ущелья”.

В сводке за август было написано:

“Это был, несомненно, худший месяц за все время войны. Потеря всех пещер с находившимися там документами и лекарствами стала ударом, особенно в психологическом отношении. Потеря двоих человек в конце месяца и последовавший переход на конине (повторное пересечение горного хребта Сан-Маркос) деморализовали людей и привели к первому случаю [санкционированного] ухода из отряда. Расставание с Орландо Хименесом было бы чистой воды выигрышем, но только не при этих обстоятельствах. Почти полное отсутствие контакта с внешним миром и с Хоакином и тот факт, что попавшие в плен участники его группы заговорили, — все это также оказало некоторое деморализующее влияние на людей. В некоторых семена сомнения оказались посеяны моей болезнью. И все это нашло отражение в единственном нашем столкновении с врагом, в ходе которого мы должны были нанести врагу значительные потери, а на самом деле ранили лишь одного человека. С другой стороны, трудный переход в горах высветил недостатки некоторых из наших людей.

Наш нравственный и революционный дух находится в глубоком упадке”.

Че не имел возможности узнать о том, что ситуация должна была стать еще хуже. 31 августа произошел случай, поставивший под серьезный вопрос возможности будущего выживания партизан. Патруль, возглавляемый капитаном Марио Варгасом Салинасом, окружил дом Онорато Рохаса, где дождались его возвращения от партизан. Кампесино был завербован армией в качестве проводника, сознался в том, что еще в марте имел контакты с Че, и согласился сотрудничать с армией. В отчаянной попытке воссоединиться с Че группа Вило Акуньи решила направиться к дому Онорато, чтобы хотя бы узнать новости. К дому пришел Густаво Мачин с разведывательной группой” и Онорато согласился отвести их к близлежащему броду. Но пока партизаны разговаривали с Онорато, в доме последнего несли стражу двое солдат, Партизаны не заметили их, ибо не стали входить в дом, так как собаки Онорато при их приближении подняли отчаянный лай.

В течение нескольких часов армейские силы были приведены в готовность. Капитан Варгас при помощи Онорато подготовил засаду. Кампесино, одетый в белую рубашку, проводил партизан к броду через Рио-Гранде, где расстался с ними, и вернулся домой. В этот момент Че со своей группой партизан находился на расстоянии всего-навсего двадцати пяти миль от места событий.

Приблизительно в 5.30 утра партизаны появились у брода Йесо. Описание последовавшей сцены принадлежит Варгасу. “Первый вошедший в воду был высоким, коренастым, темнокожим человеком с рюкзаком, как и все они, и с оружием, которого я не смог распознать. Они подошли к броду, Таня среди них.

Первый сразу же вступил в воду”. В этот момент Онорато Рохас покинул сцену. Партизанскую группу, состоявшую из девяти человек, возглавлял Исраэль Рейес; в левой руке он держал автомат, а в правой — мачете. Он присел, напился из реки, а затем дал своим товарищам знак следовать за ним. И тут внезапно началась стрельба. Один лишь Исраэль успел отреагировать и застрелил одного из солдат. Вило Акунья, Густаво Мачин Оед и Моисес Гевара, убитые на месте, рухнули в поток. Фредди Маймура, медик, заметив, что Таня ранена, бросился за ней в воду и был унесен течением. Хосе Кастильо бросил оружие и был взят в плен.

Маймуре удалось вытащить тело Тани из воды. Одни источники утверждают, что он был вскоре после этого захвачен в плен, другие — что он несколько дней скитался по джунглям, но все же напоролся на солдат и был убит. Кастильо доставили в Вальегранде, где его допрашивали сотрудники военной разведки и ЦРУ.

1 сентября Че в поисках своего отставшего арьергарда подошел вдоль ручья к дому Онорато Рохаса. С наступлением ночи партизаны “обнаружили, что дом был пуст, но к нему было пристроено несколько дополнительных навесов для солдат; теперь под ними никого не было. Мы нашли муку, сало и коз. Мы зарезали двух коз и зажарили их с мукой, устроив роскошный пир, хотя провели всю ночь, ожидая, пока они будут готовы”.

С того момента, как Вило Акунья попал в засаду, прошло всего лишь двадцать четыре часа.

¹ О н г а н и а, бывший в то время военным диктатором Аргентины, распорядился закрыть аргентино-боливийскую границу (прим. авт.).