Гватемала: момент истины.

В декабре 1953 года Эрнесто написал матери:

«Это единственная заслуживающая внимания страна в Центральной Америке несмотря даже на то, что ее столица не больше, чем Баия-Бланка, и совершенно сонная. Конечно, все режимы теряют что-то [из своего облика], когда встретишься с ними вплотную; здесь, будто специально для того, чтобы подтвердить правило, видишь произвол и грабежи, но здесь же существует реальная атмосфера демократии и сотрудничества, возникшая благодаря иностранцам, которые по тем или иным причинам бросили здесь якорь».

Место, чтобы бросить якорь? Надолго ли? В Гватемале, стране, сотрясаемой переменами, которые осуществляло либеральное народное правительство под руководством президента Хакобо Арбенса, находившегося на ножах с американскими монополиями?

20 декабря, через несколько дней после прибытия в город Гватемалу, столицу этого государства, Эрнесто отправился на встречу с перуанкой по имени Ильда Гадеа, одной из неисчерпаемого списка латиноамериканских изгнанников, которыми изобиловал город, чтобы выяснить, не может ли она помочь им найти недорогое жилье. Вот как Ильда описывает свою первую встречу с этими двумя молодыми людьми:

«Им было примерно по двадцать пять — двадцать шесть лет, на вид они были худощавыми и более рослыми, чем большинство обитателей нашей части мира — что-то около пяти футов и девяти-десяти дюймов. Гевара, очень незагорелый и бледный, с каштановыми волосами, большими выразительными глазами, коротким носом, правильными чертами лица, казался в целом очень красивым... У него был чуть хрипловатый, очень мужественный голос, которого трудно было ожидать, судя по его довольно слабому сложению. Двигался он быстро и ловко, но при этом казалось, что он всегда спокоен. Я обратила внимание, что у него умный и проницательный взгляд и что его замечания очень остры. ...Он произвел на меня впечатление немного тщеславного и самодовольного человека... Позже я узнала, что обращение за помощью смущало Гевару, что он страдал от приступа астмы и поэтому был вынужден напрягать грудь, чтобы иметь возможность дышать... Как и многие латиноамериканцы, я настороженно относилась к аргентинцам».

Доброжелательное описание Ильды умалчивает о том, что Эрнесто был обут а ветхие, донельзя изношенные ботинки и имел одну-единственную рубаху, выбивавшуюся из-за пояса.

По совету Ильды Эрнесто, Гуало и Рохо переселились в ночлежку на Пятой улице.

Через несколько дней Эрнесто навестил коммерческий атташе аргентинского посольства, которому было суждено сыграть решающую роль в его жизни: он записал Гевару в штат в качестве своего помощника, а позднее предоставил ему безопасное убежище. Через три дня после первой встречи, во время которой Гевара мучился от астмы, благодарные аргентинцы посетили Ильду в ее пансионате. Ильда, конечно, не могла при первых встречах произвести на Эрнесто слишком сильное впечатление. Это была маленькая пухленькая интеллектуалка двадцати семи лет, на два года старше Гевары. От своей бабушки-индианки она унаследовала раскосые, как у азиатов, глаза. У нее было интересное политическое прошлое: диктатура генерала Мануэля Одрии выслали ее из Перу за активное участие в деятельности Американского народно-революционного альянса (АНРА), а в Гватемале она работала в правительственном агентстве, оказывавшем поддержку кооперативам и мелким фермерам. Одна из коллег Ильды, Мирна Торрес, оказалась больше увлечена вновь прибывшими и записала в своем дневнике 27 декабря: «Я встретила очень привлекательного аргентинского мальчика».

Тем временем Эрнесто наконец-то настигли те испытания и беды, которых, казалось бы, удалось избегать во время путешествия, и приступы астмы стали очень серьезными. Но мучения, однако, не помешали ему броситься на поиски работы. Через несколько дней после прибытия он написал матери:

«Сейчас я выясняю, смогу ли получить работу в лепрозории за 250 кетцалей¹ со свободными вечерами, но пока что нет ничего определенного. Тем не менее я, конечно, так или иначе устроюсь, поскольку люди здесь доброжелательные, а докторов не хватает».

К группе изгнанников присоединился Гарольд Уайт, высокий, тощий седовласый американец лет пятидесяти, профессор философии («Я увлечен светскими беседами с гринго² , который не знает ни слова по-испански; так что мы создали наш собственный язык и творим совершенные чудеся. Одни говорят, что этот гринго оказался в изгнании не по своей воле, так как его преследовало ФБР, другие говорят, что он — агент ФБР. Достоверно то, что он пишет неистовые антиамериканские статьи и читает Гегеля, так что я не знаю, за какую команду он играет».) Другой новичок, Ньико Лопес, высокий неопрятный кубинец с курчавыми нечесаными волосами, был на четыре года моложе Эрнесто. Сын испанских иммигрантов, он бросил школу, организовал повстанческую группу, называвшую себя «Нищие», и 26 июля, одновременно со штурмом казарм Монкада, совершил налет на казармы Баямо на Кубе.

«Я чувствую себя мелким, когда слышу, как кубинцы с бесстрастными лицами делают высокопарные заявления! Я могу составлять речи, которые будут в десять раз убедительнее и не так насыщены банальностями; я могу лучше произносить их и убеждать аудиторию в том, что я говорю истину, но я не могу убедить даже сам себя, тогда как кубинцы действуют. Говоря в микрофон, Ньико вкладывал туда свое сердце и потому смог пробить даже такого скептика, как я».

Спустя несколько дней в группу влилось еще несколько кубинских беглецов. У них было очень плохо с деньгами, и потому они обратились к Эрнесто с просьбой о бесплатном лечении. И в это время он под влиянием изгнанников сменил круг своего чтения. Сначала это произошло после первых бесед с Уайтом (проводившихся сначала с помощью Мирны, выступавшей в качестве переводчицы, а затем на их странном искусственном языке). Эрнесто начал разговор, защищая Фрейда, а закончил чтением Павлова. С Ильдой они беседовали о Сартре, которым оба восхищались. Ильда дала Эрнесто книги Мао Цзэдуна. Первые споры возникли неожиданно. Эрнесто сцепился с Рохо, который казался ему слишком умеренным. Как казалось Эрнесто, перемены в Латинской Америке не могли произойти через половинчатые реформы; революция должна была быть насильственной. Ильда попыталась успокоить его, он в ответ вэорвался: «И пусть никто не пытается успокоить меня!», но затем оправдывался: «Толстяк разозлил меня».

В начале января Эрнесто в письме своей тете Беатрис подпел первые итоги:

«Это страна, где можно глубоко вдохнуть и легкие окажутся заполненными демократией. Компания « Юнайтед фрут» утверждает или не утверждает чуть не каждую бумагу, с которыми я, если бы был Арбенсом, разобрался бы к пять минут, и это позор, но даже из этого можно понять, что они желают сказать, какую картину рисуют — то, что хотят увидеть в США: что это логово коммунистов, воров, предателей и т. д. Я не стану утверждать, что это страна изобилия, вовсе нет, но здесь есть возможность честно работать, и, если мне удастся избежать некоторых раздражающих бюрократических проволочек, я останусь здесь на некоторое время».

Ссыльный венесуэльский врач устроил Эрнесто встречу с министром здравоохранения, который сказал, что если он хочет заняться медицинской практикой, то должен пройти годичный курс повышения квалификации и местном университете.

Шайка кубинских проходимцев предложила Эрнесто способ добыть денег, занявшись своеобразным бизнесом: продажей картин с изображением Христа, творящего чудо. Изображения, напечатанные на оловянной фольге, были смонтированы в деревянных коробках и особым образом подсвечены. «В настоящее время я торгую на улицах хорошенькими картинками Господа Эскипульского, черного Христа, творящего всевозможные чудеса... У меня уже образовался богатый запас сказок о чудесах Христовых, и постоянно добавляются новые». Но уличная торговля, похоже, не слишком удавалась небольшой компании атеистов: Че мечтал о еде; в ночлежке его «морили голодом».

Пошел второй месяц пребывания Эрнесто в Гватемале. Политическая ситуация обострялась, возрастала опасность переворота. Было раскрыто несколько военных заговоров, организованных при поддержке «Юнайтед фрут». Тем временем Эрнесто вступил и общение с гватемальскими левыми. Во вторую субботу февраля он встретился с Альфонсо Бауэром, председателем Национального аграрного банка и членом политического комитета коалиции партий, поддерживающих Арбенса, в его бунгало. Эрнесто критиковал раздоры и сектантство среди партий, принадлежащих к фронту, который поддержал Арбенса. Он считал, что они были слишком доверчивы, и полагал, что истинное народное сопротивление не было организовано.

Вскоре после этого Эрнесто принял участие в первом фестивале Демократического молодежного альянса, празднике под открытым небом, включавшем в себя спортивные, политические и культурные мероприятия. Там он познакомился с Карлосом Мануэлем Пельесером, депутатом конгресса от Гватемальской коммунистической партии, который произвел на него отвратительное впечатление: «Он типичный представитель бюрократии, находящейся у власти». Но 5 февраля Эрнесто написал своей матери:

«Моя позиция никоим образом не является дилетантской — один разговоры и ничего больше; я решил разделить судьбу гватемальского правительства, а также ГРП [Гватемальской рабочей партии], которая является коммунистической. Я также наладил контакт с интеллектуалами, которые издают здесь журнал, и работал как врач с союзами. Из-за этого у меня возник конфликт с Хирургической коллегией, которая является полностью реакционной».

В то время это были лишь добрые намерения, высказанные от.всей души. Эрнесто, вероятно, сочувствовал гватемальским левым, хотя был не более чем наблюдателем, стоявшим в стороне от процесса. Он мог лишь стремиться присоединиться к нему, но и только. Его врачебная работа с союзами была всего лишь предложением, которое ему сделали, но оно не привело ни к чему. Эрнесто, конечно, вступил в конфликт с явно реакционной Хирургической коллегией, представлявшей собой закрытую корпорацию с соответствующим образом мыслей, однако очень сомнительно, чтобы ненависть молодого доктора Гевары смогла нанести этому бюрократическому учреждению хоть малейший ущерб... Несмотря на все свои добрые намерения, Эрнесто все еще был посторонним, и Латинска Америка — даже Аргентина — была для него только подготовительным классом, наукой, которую нужно было изучать.

Положение в Гватемале становилось все напряженнее, и Эрнесто решил на всякий случай не торопиться с решением. У отца Он Узнал адрес одного из его старых друзей в Мексике, кинорежиссера по имени Улисес Петит де Мюрат. К концу февраля Эрнесто подвел итог своему не слишком прочному финансовому положению:

«Один песо в день за уроки английского языка (испанского, я хочу сказать), которые я даю гринго, и 30 песо в месяц за помощь о работе над книгой по географии, которую пишет местный экономист. Помощь означает перепечатку на машинке и обработку данных. Итого 50, и если принять во внимание, что моя еда и кров стоят 45, что я не хожу в кино и не нуждаюсь в медицинском обслуживании, то этого больше чем достаточно».

Несмотря на этот «обильный» доход, Эрнесто задолжал за жилье за два месяца. Он сводил концы с концами, найдя работу по рисованию уличных реклам. Между тем «кажется, что лучшая из возможностей никак не оправдается, так как члены кооператива не очень-то стремятся платить доктору». Отношения Эрнесто с Ильдой Гадеа становились все лучше под воздействием присущей обоим интеллектуальной пытливости. У них обнаружились общие интересы в поэзии; она дала ему книгу Сесара Вальехо, а Эрнесто ей — Хуана де Ибарбуру. Ильда познакомила его с творчеством Леона Фелипе и Уолта Уитмена. Выяснилось, что они оба без ума от киплинговского стихотворения «Если...». Когда разговор зашел о прозе, Эрнесто рассказал ей о романах «Шкура» Курцио Малапарте и «Мамита Юнай» Карлоса Фальяса. Она помогла перевести книгу Уайта и одолжила спою пишущую машинку. Все это сопровождалось долгими и увлекательными спорами о марксизме, в ходе которых Эрнесто упрекал Ильду за то, что она тратит впустую время, пытаясь активно работать в либеральной народной партии, такой, как АНРА. Ее лидер Виктор Рауль Айя де ла Торре прибыл в Гнатемалу и произвел на доктора Гевару негативное впечатление. Так или иначе, у Эрнесто и Ильды обнаружилось нечто родственное в отношении к умственным занятиям; они вели долгие беседы и порой целыми днями гуляли за городом.

Однажды, когда они отправились в Сакатепекес, чтобы посмотреть сельский праздник, то сильно задержались, и не знали, как вернуться в город. Ильда очень беспокоилась, что придется там же заночевать: «Что подумают в моем пансионе?» Эрнесто все же удалось найти возможность доставить ее в столицу. С какой стороны ни взглянуть, это было интеллектуальное и притом весьма консервативное общение.

Примерно в это же время Эрнесто сделал Ильде формально предложение. Он рассказал ей, что у него была интрижка с медсестрой в больнице, где он время от времени бесплатно работал, но он совершенно вольная птица. Ильда была встревожена и предпочла не разговаривать на эту тему.

К апрелю с жильем у Эрнесто стало совсем плохо, так что ему пришлось отправиться в общежитие кубинцев, где он спал вместе с ними на полу. В конце концов ему сообщили, что поданное заявление о приеме на работу в области Петен отклонено.

В написанных позднее мемуарах и Рикардо Рохо и Ильда голос утверждали, что Эрнесто не получил работу потому, что отказался вступить в Гватемальскую коммунистическую партию (ГКП), что было условием приема. Ильда вспоминала также, как возмущенный Эрнесто заявил Херберту Цейссигу, молодому коммунисту, что он «может и решил бы вступить в ГКП, но не ради того, чтобы получить работу». Безнравственность и оппортунизм вызывали у него отвращение. Гватемальская виза Эрнесто кончалась, и он решил покинуть страну, чтобы вскоре вернуться туда. Ильде он сказал: «До свидания, она была уверена, что он никогда больше туда не приедет, что его бродяжий дух окажется сильнее, чем интерес к Гватемале. Эрнесто оставил ей на хранение свои вещи и обещание извратиться.

Он направился и Сальвадор, соседнюю с юга страну, проделав «полпути пешком, а полпути автостопом». При переходе границы сальвадорская полиция конфисковала некоторые из его книг. В Сальвадоре он был в основном занят разговорами об аграрной реформе и чтением стихов случайным знакомым. К счастью, за этим не последовало значительных неприятностей, если не считать совета больше говорить о поэзии и меньше о политике. Неделей позже он снова был в Гватемале и рассказывал друзьям, насколько ужасна ситуация в Сальвадоре, как власти на деньги владельцев плантаций создавали вооруженные банды, и делился опытом общения с полицией.

В письме матери Эрнесто воодушевлено рассказывал о руинах городов майя, которые посетил, но отрицал самую мысль о чтобы стать археологом: «Кажется несколько парадоксальным сделать главной целью своей жизни исследование чего-то, давно уже умершего и не влияющего на жизнь». Он подтвердил, что его практически устремления сосредоточены на чем-то вроде генетики, но единственное, в чем казался уверенным, было то, что «Латинская Америка явится сценой моих приключений, куда важных, чем я мог бы представить; я действительно думаю, приехал для того, чтобы понять эту землю, и я со всей определенностью чувствую, что латиноамериканцы отличаются от всех остальных жителей Земли».

Интересно, что только в этом письме он впервые называет имя Ильды своим родным (Эрнесто, скромник, рассказывавший в своих письмах обо всем, кроме любовных интрижек!): «Я при любой возможности пью мате и веду бесконечные дискуссии с товарищем Ильдой Гадеа, сторонницей АНРА, которую я со своей обычной деликатностью пытаюсь убедить расстаться с этой дерьмовой партией. Как-никак, у нее золотое сердце, и она помогает мне во всех перипетиях повседневной жизни (начиная с поисков жилья)».

Спустя много лет отец Эрнесто нашел в старых бумагах сына черновик статьи о Гватемале, написанный в том апреле и озаглавленный «Дилемма Гватемалы», проект, в котором Эрнесто дал краткую характеристику напряженной гватемальской ситуации. Окончание этих записок стоит здесь привести, так как из него видно, о чем он тогда думал: «Пришла пора, когда нужно большой дубинке противопоставить другую большую дубинку, а если уж придет время умереть, то лучше сделать это как Сандино, а не как Асана [Мануэль Асана-и-Диас, президент побежденной республиканской Испании]».

15 мая началась последняя глава неосуществленной гватемальской революции. ЦРУ, за спиной которого стояла компания «Юнайтед фрут», готовило государственный переворот, и когда в страну прибыло судно с грузом чехословацкого оружия — из-за американской блокады правительство Арбенса не могло купить оружия больше нигде — это послужило предлогом для осуществления плана. Небольшая армия наемников во главе с полковником Кольосом Кастильо Армасом, дожидавшаяся своего часа на гондурасской границе, вступила в действие. Наемников вооружило и финансировало ЦРУ, их снабжение осуществлялось самолетами, летавшими из Никарагуа, в которой к тому времени утвердилась диктатура Анастасио Сомосы.

Вступление частной армии Кастильо в Гватемалу сопровождалось ожесточенной пропагандистской обработкой гражданского населения, начатой заблаговременно. Двумя днями позже Эрнесто написал матери: «Два дня назад самолет обстрелял из пулемета бедные предместья города; погибла двухлетняя девочка. Этот случай заставил всех сплотиться вокруг правительства, в том числе и таких пришельцев-попутчиков, как я».

Сначала он был настроен оптимистически: «Арбенс смелый парень... Дух у людей очень высок... Я уже подрядился оказывать неотложную медицинскую помощь и вместе с молодежными бригадами занимаюсь военной подготовкой, чтобы делать все то, что окажется необходимым». Это правда. Еще через несколько дней Эрнесто отправился в штаб бригады Аугусто Сесара Сандино, место встречи центральноамериканцев — сторонников левой ориентации. Там он беседовал с Родольфо Ромеро, командиром никарагуанской бригады, и вызвался участвовать в караульной службе

Ромеро рассказывал:

«Я дал ему одну из чешских винтовок гватемальской армии, а он спросил меня: «Как ею пользоваться?» Я быстро показал ему, как се разбирать и собирать в полевых условиях, и в первую ночь, во время затемнения, поставил его на самое высокое место в здании, где он с двух до шести утра нес свой первый караул».

Вскоре Эрнесто формально завербовался в бригаду как санитар. Атмосфера становилась все более и более напряженной. Затемненный город бомбили каждую ночь.

Это была странная война, в которой слухи и дезинформация были куда важнее фактов, война радиоволн, согласно которым колонны полковника Кастильо, на самом деле заблокированные и пребывавшие в неподвижности, «продвигались» к столице Гватемалы; война давления со стороны американского посольства, духовенства, офицеров и чиновников, не желавших бороться, война нападений на торговые суда... На самом деле к концу нюня гватемальская армии сумела остановить маленькую группу наемников, но всё время распускались слухи о том, что те продолжают наступление. Бомбежки стали еще ожесточеннее и осуществлялись совершенно безнаказанно.

Эрнесто считал, что наемников можно остановить, если вооружить население. «И даже если город всё же падет, борьбу можно продолжить в горах». Он предлагал — так же, как и многие другие молодые активисты из различных левых групп — направить к границе с Гондурасом бригады добровольцев.

В конце концов Арбенс приказал раздать оружие населению, но его собственные армейские командиры отказались выполнить это распоряжение. Регулярная армия не хотела сражаться. В вооруженных столкновениях погибло лишь пятнадцать человек, и двадцать пять были ранены; большую часть жертв гватемальской Контрреволюции составляло гражданское население, пострадавшее во время бомбежек.

27 нюня по требованию американского посольства военные низложили Арбенса. В тот день по радио прозвучал грустный голос свергнутого президента: «Когда-нибудь темные силы, которые угнетают и топчут колониальный мир, будут разбиты...» Арбенс нашел убежище в мексиканском посольстве.

Эрнесто. встретившись с Ильдой, сказал, что направляется в Мексику, и повторно предложил выйти за него замуж. Но Ильда продолжала колебаться. Спустя несколько часов город оказался в руках военного временного правительства, которое в течение нескольких дней передало власть лидерам удавшегося переворота. Для безопасности и Ильда, и Эрнесто сменили место жительства. Среди поклонников Гевары ходит легенда о том, что Эрнесто провел неделю после свержения Арбенса, отчаянно помогая изгнанникам найти убежище в посольствах и укрывая оружие в домах молодых демократических активистов. Долорес Мойано позже вспоминала, как Эрнесто провел три бессонных дня и ночи среди городских бригад; другие источники говорят о сумасшедшем аргентинце, организовывавшем безнадежное сопротивление. В те ужасные дни, когда большинство заботилось только о себе, Эрнесто, несомненно участвовал в какаих-то незначительных акциях с группой бойцов. Они пытались что-то делать на свой страх и риск, невзирая на хаос, увлекший за собой партии, к которым они принадлежали. И он наверняка так или иначе участвовал в сопротивлении. Но очевидно, всё это тогда было бесполезным: ведь в общем и в целом сделать уже ничего было нельзя. Однако эти действия обязательно должны были вызвать интерес всяческих доносчиков и полиции. И наконец, всем было ясно, что иностранцы станут объектом пристального внимания со стороны карательных органон и лидеров военного перепорота. Поэтому Эрнесто прислушался к совету Санчеса Торансо, одного из своих друзей, который снабжал его мате, и укрылся в аргентин- ском посольстве. Именно там он встретил двоих кубинцев — Марио Далмау и Умберто Пинеду, приятеля Мирны Торрес.

Вскоре была задержана Ильда, попытавшаяся забрать из своего прежнего жилища что-нибудь из одежды. На первом же допросе ее спрашивали про доктора Гевару, а потом заключили в женской тюрьме. Узнав эти новости, Эрнесто хотел сдаться властям с условием, что Ильду выпустят, но друзья остановили его.

4 июля он написал матери: «Мама, все, что здесь случилось, похоже на какой-то удивительный сов... Измена — вот наследство армии... Арбенс оказался не на высоте обстоятельств, а военные наложили в штаны», А закончил он письмо признанием, которое, даже если не вдаваться в его содержание, рисует этого авантюриста-наблюдателя совсем с другой стороны:

«Я немного стыжусь признаться, что на самом деле в те дни замечательно проводил время. Это волшебное чувство неуязвимости... заставляло меня буквально корчиться от восхищения, когда я видел людей, убегавших как ненормальные от налетающего самолета, или же ночью, во время затемнения, когда в городе гремели орудия. Между прочим, могу сообщить тебе, что осветительные бомбы являют собой очень внушительное зрелище».

Далее следовали его первые впечатления от нового режима:

«Если хочешь узнать, что я думаю об ориентации этого правительства, я сообщу пару деталей. Один из первых городов, взятых захватчиками, принадлежал «Юнайтед фрут», а служащие там бастовали. Сразу же по приходе [наемников] забастовка была немедленно прекращена, рабочих отвели на кладбище и убили — их закидали гранатами».

Хотя Эрнесто знал, что за ним охотится полиция, он часто покидал свое убежище в посольстве, а однажды ночью помог вывезти в автомобильном багажнике Умберто Пинеду, который желал остаться и продолжать борьбу в подполье.

Ильду освободили 28 июля, и хотя она не могла проникнуть в аргентинское посольство, все же начала обмениваться записками с Эрнесто. В конце августа прилетел самолет, который должен был вывезти аргентинцев, укрывшихся в посольстве. Родственники Эрнесто воспользовались случаем и послали ему одежду и деньги. Он написал матери: «Вы, кажется, прислали мне слишком много одежды и потратили слишком много денег. Может показаться, что я несколько неблагодарен, но я не думаю, что заслуживаю такой оценки... Мой основной девиз — путешествовать налегке, на сильных ногах и с животом [непритязательным] как у факира». Все деньги, присланные родственниками, и еще пять долларов в придачу он отдал своему кубинскому другу Далмау и отказался от приглашения вернуться в Аргентину.

На улицах Гватемалы полиция охотилась за сторонниками свергнутого правительства; тем не менее Эрнесто выбрался из посольства и появился в ресторане, где завтракала Ильда. Люди, знавшие их в лицо, провожали испуганными взглядами пару, шедшую по городу. Эрнесто рассказал Ильде, что он забросил свой паспорт в мексиканское посольство с просьбой о визе и что на три дня уезжал на озеро Атитиан. Как обычно, он демонстрировал замечательное пренебрежение опасностью и столь же замечательную способность совершать среди всеобщей суматохи нечто столь обыденное, как туристская прогулка. Все прошло без помех; Эрнесто провел три дня в мирной и тихой гватемальской сельской местности и, вероятно, привел в это время в порядок свои мысли. К концу третьей недели сентября, через девять месяцев после прибытия в Гватемалу, Эрнесто Гевара снова сел в поезд, возобновив жизнь странника. Ильда сопровождала его часть пути до мексиканской границы, а затем вернулась в город Гватемалу. Обоим казалось, что они прощаются навсегда, хотя Эрнесто сказал, что будет ждать Ильду в Мехико.

В поезде доктор Гевара встретился с другим молодым человеком, также бежавшим от военной диктатуры. Это был Хулио Роберто Касерес Валье, известный под кличкой Эль Патохо, которую можно перевести как «Мальчик с пальчик», «Коротышка», «Малыш». «Он был на несколько лет моложе меня, но между нами сразу завязалась длительная дружба».

Эрнесто оставлял за спиной еще один эпизод своей жизни, который должен был произвести на него сильное впечатление. Это была история того, что произошло, и того, что не свершилось: революции, сломленой на полпути, а вместе с ней и личности самог Гевары, который также был остановлен на полпути — по крайней мере временно. Неужели ему было суждено всю жизнь оставаться сторонним наблюдателем?

-----------------------------------------------------

¹ Кетцаль - денежная единича Гватемалы.

² Гринго (gringo, исп.) - пренебрежительное наименование жителей США в Латинской Америке; можно перевести как «паршивый американец».