"МОЯ СКРОМНАЯ ПОМОЩЬ ТРЕБУЕТСЯ В ДРУГИХ СТРАНАХ".
Майор Гевара вернулся в Гавану 14 марта 1965 года. Ему должно было вот-вот исполниться тридцать семь лет, и дома его ожидал маленький тезка, которому не сравнялось и месяца; отец еще не видел его. В аэропорту его встречал Фидель Кастро. Спустя несколько лет Карлос Франки напишет что Фидель первым делом упрекнул Че в недисциплинированности из-за его алжирской речи, которая могла испортить отношения между Кубой и Советским Союзом. Франки сообщил, что Че согласился с оценкой своего поступка, но сказал Кастро, что он недвусмысленно заявил о том, что высказывает свое собственное мнение, которое вовсе не отражает официальной точки зрения кубинского правительства.
Достоверно известно, что, помимо общения с семьей после долгой разлуки, Че в течение первых же двух дней имел несколько долгих бесед с Фиделем. Аргентинский адвокат Рикардо Рохо позднее рассказывал, со слов общего знакомого, что общение этих двоих тогда продолжалось часов сорок. Что происходило в ходе той беседы, растянувшейся на такое долгое время? Кажется ясным, что Че принял твердое решение покинуть Кубу и посвятить себя иному революционному предприятию. Провал партизанской кампании Масетти в Аргентине, где диктатуру сменил гражданский режим, и катастрофа в Перу, по-видимому, демонстрировали невозможность активных действий в Латинской Америке в настоящее время. Насколько часто его мысли посещал погибший премьер-министр Конго Патрис Лумумба? И возможно ли, что, несмотря на свои прощальные слова, обращенные к египетскому президенту Насеру, он полагал, что его присутствие в Африке могло оказать решающее воздействие на ход событий?
Единственные сведения о содержании их бесед — это несколько кратких высказываний Фиделя, сделанных в разное время в течение минувших лет. Однажды он сказал: "Я лично сказал Че, что нам следует подождать до тех пор, пока не настанет время" — то есть повременить с началом каких-либо действий в Латинской Америке. Но Че стремился вперед. Может быть, он ощущал груз накапливавшихся лет и боялся, что сам вскоре окажется непригоден для тех непрерывных усилий, которых требует партизанская жизнь? Сам Фидель именно так и предположил в беседе с итальянским журналистом Джанни Миной: "Я думаю, что он находился под гнетом хода времени. Он знал, что для всего этого ему необходима [хорошая] физическая форма". Это мнение, кажется, подтверждает и Хосе Мануэль Манреса: "В отделе индустриализации [в 1961-м], когда мы устроились в кабинете, который устроил для нас Ольтуски, Че, облокотившись на канцелярский шкаф, сказал мне: "Мы продержимся здесь пять лет, а потом уйдем прочь. Когда мы будем старше на пять лет, то все еще сможем воевать в партизанах".
Эти пять лет, как выяснилось, уложились в четыре года. Фидель так и не смог остановить Че или как-то сдержать его. А Че вполне мог вспомнить о старом обещании, которое Фидель когда-то давным-давно — еще в Мексике — дал ему. "Когда он присоединился к нам в Мексике, — вспоминал Фидель, — он просил только об одном: "Все, чего я хочу после триумфа революции, это отправиться на борьбу в Аргентину, и пусть меня не связывают никакими запретами или raisons d'eta1". И я дал ему такое обещание. Ведь, помимо всего прочего, тогда никто не знал, выиграем ли мы войну и кто останется в живых".
Фидель был вынужден согласиться с решением нетерпеливого Че отправиться в Африку. Гевара был готов безо всякой предварительной подготовки ввязаться в борьбу в Латинской Америке. По крайней мере, кажется, что сам Фидель считал именно так: "Поэтому мы поручили ему руководство действиями группы, отправившейся на помощь революционерам в страну, которая теперь носит название Заир". В другой раз Фидель сказал по этому же поводу: "Ему были поручены другие задачи, которые должны были обогатить его партизанский опыт".
Спустя месяц Че (со словами: "Пора сунуться в Африку") изложил свои самые веские аргументы в пользу поездки в Конго Виктору Дреке, которого выбрал в качестве своего заместителя, и Пабло Ривальте, послу в Танзании. Вот что рассказывал об этом Дреке:
"Почему мы выбрали Конго? Почему не Анголу, Мозамбик или Гвинею? Потому что в Конго были, как казалось, подходящие объективные условия. Совсем недавно состоялась резня в Стэнливиле. В португальских колониях положение было иное, борьба там, по видимости, находилась еще в стадии зарождения. В Конго имелись две особенности: Браззавиль попросил у нас помощи, а партизаны, оснащенные большим количеством китайского и советского оружия, освободили огромный кусок территории бывшего Бельгийского Конго. Даже географические особенности там были хороши".
Ривальта добавил к этому: "Конго могла стать фундаментом — а вернее, своего рода детонатором, — для революционного подъема во всех африканских странах. Боевые действия, обучение [партизан] и развитие освободительного движения в Конго с пользой сказались бы повсюду, и особенно в Южной Африке".
Если окончательной целью была революция в третьем мире то в импровизированных планах Че имелась какая-то геополитическая логика. С другой стороны, признаки сближения Кубы с Советским Союзом в раздорах последнего с Китаем могли очень не понравиться ему.
Но факт заключается в том, что решение он принял быстро. 16 марта, всего-навсего через два дня после возвращения в Гавану, Че передал Густаву Росе письмо для своей матери Селии, в котором сообщал, по словам Рохо, что предполагает выйти из состава революционного правительства Кубы. В течение тридцати дней он якобы намеревался рубить сахарный тростник, а затем пойти работать на фабрику на пять лет, чтобы изучить производство изнутри. (Письмо от сына попало к Селии лишь через месяц.)
В тот же день к Че в министерство зашел Роберто Фернандес Ретамар; он хотел забрать сборник стихов, который на время дал Че в аэропорту Шэннон. Поэта принял Манреса и сказал гостю по секрету, что майор попросил его перед возвращением книги переписать одно из стихотворений. "Какое?" — с любопытством спросил Ретамар. Оказалось, что это было "Прощай!" Пабло Неруды.
В конце марта Че совершил целый ряд довольно необычных поступков. Он раздал друзьям книги и различные личные вещи, которые те одолжили ему, переводил пленку за пленкой, делая фотографии, и написал даже больше писем, чем обычно. Он провел только одну публичную встречу, зато имел несколько частных бесед со своими коллегами. Среди тех, с кем он встречался, был Рауль Малдонадо, которому предложили уйти с работы в Министерстве внешней торговли, так как сочли его прокитайски настроенным. Малдонадо вспоминал: "Я пришел повидаться с Че и застал его лежащим на полу — он делал [физические] упражнения. Он сказал мне: "Революционер не уходит в отставку". Но я не уходил в отставку, я был уволен".
На совещании в Министерстве промышленности, состоявшемся 22 марта, Че обстоятельно рассказал о своей поездке по Африке, особо остановившись на африканском влиянии, проявляющемся в повседневной жизни Кубы, в кубинской живописи, музыке и ремесленных промыслах. Вплоть до самого конца совещание шло, ничем не отличаясь от любого другого. И лишь под занавес Че объявил, что на некоторое время уедет в Камагуэй рубить сахарный тростник. Присутствовавшие поспешили сразу же высказать сожаление по этому поводу, но Че рассеял их сомнения, сказав, что в министерстве есть способные кадры да и дела в целом идут вполне благополучно, без особых проблем.
Совещание закончилось в 11.30 дня. Гравалоса видел потом, как Че в обществе своего пса Муральи, счастливого рядом с хозяином, не спеша шел по коридору.
Одно из последних свидетельств об этих днях оставил министр иностранных дел Рауль Роа:
"Он вертел в руках черный берет, украшенный сияющей звездой, смакуя ароматный дымок своей сигары... внезапно встал, экспансивным жестом потряс мою руку и сказал тоном прощания: "Завтра я собираюсь на месяц в провинцию Орьенте рубить тростник". - "Эй, разве ты не едешь с нами?" — "Нет, не в этот раз". И как всегда просто, своей характерной походкой, часто дыша, он ушел, приветствуя каждого, кто попадался ему на пути через сад министерства".
Че встретился также с одним из своих молодых сотрудников Мигелем Анхелем Фигерасом, "чтобы обсудить последние выпуски журнала "Нуэстра индустриа экономика". Я высылал ему в Нью-Йорк и Алжир 13-й и 14-й номера. Последний раз мы разговаривали в ночь с 25 на 26 марта. Мы были одни; сотрудники министерства отправились на добровольную работу. Он был очень расстроен тем, что империалисты сотворили в Конго, и сетовал на то, что Чехословакия и СССР продают оружие освободительным движениям: "Это не социализм, даже не что-то подобное ему; они должны были просто дать его". Он спросил меня: "Что вы получили для пятнадцатого номера журнала? ...Пусти статью, опубликованную в "Марче", потом часть статьи Альберто Моры, в которой он нападает на меня и поддерживает материальное стимулирование, пусти статью Манделы и еще пусти статью аргентинского социолога о человеческом характере и побудительной проблеме". И еще он сказал мне: "Как угодно выпроси кусок [статьи] одного из вице-президентов Форда, где разъясняются методы развития кадров". Это была статья Якокки. А потом, черт возьми, Аргентинец ушел, а мне партия задала вопрос: "Кто велел тебе печатать этот кусок?"
Гравалоса в последний раз увидел Че, находясь в карауле, за пределами Министерства промышленности. Че шел в обществе Карденаса, Алейды и Муральи. На спине у него был рюкзак, а на поясе висел мачете рубщика тростника. Когда они прощались, водитель включил радио; шла полуночная программа, играли танго. Звучало "Адиос мучачос" ("До свидания, мальчики"). Че ощутил театральность происходившего, попросил выключить радио и так ушел, под слова "двадцать лет — это ничто" с лихорадочно блестящими глазами, провожаемый музыкой, плывущей в воздухе по улицам Гаваны.
Конголезская операция разрабатывалась в кабинете Эмилио Арагонеса под охраной команды Мануэля Пиньеро. Обсуждался состав группы, которая должна была сопровождать Че — люди проходили обучение, — а также и организация всей поездки, вооружение, маскировка и прикрытие. Арагонес настаивал на том, что он тоже должен ехать, но Че выдвинул встречное предложение — Арагонес должен подготовить свою собственную акцию: "Ты там, а я тут". Последний аргумент Арагонеса: "Ты упрямый аргентинский мул, и рядом с тобой должен быть политический деятель" — не оказал должного воздействия.
Виктор Дреке, который должен был возглавлять группу чернокожих кубинцев афро-карибского происхождения, отправлявшихся "куда-то", узнал об изменении в планах в учебном лагере числа 28 или 29 марта. Османи Сьенфуэгос, бывший тогда министром строительства, сказал ему, что ответственность за экспедицию возлагается на нового руководителя и Дреке станет его заместителем, что новый командир носит имя Рамон и "обладает опытом". Во второй половине дня Дреке и Сьенфуэгос встретились на конспиративной квартире в районе Эль-Лагуито с Хосе Марией Тамайо, капитаном из Министерства внутренних дел, который не так давно участвовал вместе с Че в подготовке нескольких операций в Латинской Америке и осуществлял дополнительные меры по поддержке действий Масетти.
Из рассказа Дреке:
"Я услышал, как Османи с кем-то разговаривал. Мы находились в небольшом патио, и этот товарищ вышел к нам; он был белый, с волосами, подстриженными ежиком, и в очках.
— Ты знаешь его?
— Ни в малейшей степени. Я даже не видел его в газетах.
— Товарищ Рамон, — представил Османи.
— Как живешь, Дреке?
— Так ты его совсем не знаешь?
Голос был знакомым, но я не мог определить, кому он принадлежал. У него были вставные зубы. Мы уселись за маленький столик.
— Перестань вые....ться и просто скажи ему.
— Так, значит, ты не узнал Че? — спросил Османи.
Когда человека ранит, он чувствует удар, что-то горячее, вроде шока от электрического разряда. Сердце подпрыгнуло у меня в груди, я вскочил на ноги.
— Сиди, сиди, — сказал Че.
Да, это был действительно он, но теперь он говорил нормально. Че сказал мне, что мы вскоре отправимся. Он расспрашивал меня о группе, об обучении. Он говорил об операции - в Конго! Он дал мне крошечный пистолет
"Макаров".
— Ты умеешь играть в шахматы? Он не умеет, — пожаловался он, имея в виду Тамайо. ... Затем он вновь принялся писать. На полу валялись смятые прочитанные газеты".
Дреке не вернулся в лагерь, оставшись на конспиративной квартире, где были также Че, Мартинес Тамайо и Карлос Коэльо, адъютант Че. На следующий день Че продолжал писать, время от времени перемежая это занятие чтением, и при этом внезапно подскакивал, словно его подтолкнули. Ночью 31 марта приехал Фидель в компании Османи Сьенфуэгоса и сразу же вышел вместе с Че, чтобы поговорить. Че передал ему бумаги, которые писал, - это было его прощальное письмо:
"Гавана (Год сельского хозяйства)
Фидель!
В этот час я вспоминаю о многом, о том, как я познакомился с тобой в доме Марии Антонии, как ты мне предложил поехать, о всей напряженной подготовке.
Однажды нас спрашивали, кому нужно сообщить в случае нашей смерти, и тогда нас поразила действительно реальная возможность такого исхода. Потом мы узнали, что это на самом деле так, что в революции (если она настоящая революция) или побеждают, или погибают. Многие остались там, на этом пути к победе.
Сейчас все это имеет менее драматическую окраску, потому что мы более зрелы, но все же это повторяется. Я чувствую, что я частично выполнил долг, который связывал меня с кубинской революцией на ее территории, и я прощаюсь с тобой, с товарищами, с твоим народом, который уже стал моим".
Далее Че писал, что он в долгу перед Фиделем, так как он порой считал, что они не смогут достичь поставленной цели, а также и о том, какое влияние Фидель оказал на его жизнь.
"Обозревая свою прошлую жизнь, я считаю, что работал достаточно честно и преданно, стараясь укрепить победу революции. Моя единственная серьезная ошибка — это то, что я не верил в тебя еще больше с самого первого момента в Сьерра-Маэстре, что я недостаточно быстро оценил твои качества вождя и революционера. Я прожил замечательные дни, и, будучи рядом с тобой, я ощущал гордость оттого, что я принадлежал к нашему народу в самые яркие и трудные дни карибского кризиса.
Редко когда твой талант государственного деятеля блистал так ярко, как в эти дни, и я горжусь также тем, что я последовал за тобой без колебаний, что я мыслил так же, как ты, так же видел и так же оценивал опасности и принципы. Я унесу с собой на новые поля сражений веру, которую ты в меня вдохнул, революционный дух моего народа, сознание, что я выполняю самый священный свой долг - бороться против империализма везде, где он существует; это укрепляет мою решимость и сторицей излечивает всякую боль. Я благодарю тебя за твои уроки и твой пример, и я постараюсь остаться верным им до конца. Я всегда отождествлял себя с внешней политикой нашей революции и отождествляю до сих пор. Где бы я ни находился, я буду чувствовать свою ответственность как кубинский революционер и буду действовать как таковой. ... Я могу сделать то, в чем тебе отказано, потому что ты несешь ответственность перед Кубой, и поэтому настал час расставания".
Письмо не было лишено некоторого оттенка драматизма; полностью отсутствовал обычный для Че шутливый тон. Он, казалось, чувствовал, что это было прощание навсегда.
"Знай, что при этом я испытываю одновременно радость и горе и оставляю здесь самые светлые свои надежды созидателя и самых дорогих мне людей... Я оставляю здесь народ, который принял меня как сына, и это причиняет боль моей душе".
Интонация повторялась:
"Я еще раз говорю, что снимаю с Кубы всякую ответственность, за исключением ответственности, связанной с ее примером. И если мой последний час застанет меня под другим небом, моя последняя мысль будет об этом народе, и в особенности о тебе... Сейчас моя скромная помощь требуется в других странах земного шара".
Он также высказал в письме кое-что из своих желаний:
"Я не оставляю своим детям и своей жене никакого имущества, и это не печалит меня. Я рад, что это так. Я ничего не прошу для них, потому что государство даст им достаточно для того, чтобы они могли жить и получить образование.
Я мог бы сказать еще многое тебе и нашему народу, но я чувствую, что это не нужно; словами не выразить всего того, что я хотел бы, и не стоит зря переводить бумагу.
Пусть всегда будет победа! Родина или смерть!
Тебя обнимает со всем революционными пылом
Че".
Фидель прочел письмо. Это был, наверно, тяжелый момент, несмотря на привычку обоих не проявлять своих эмоций. Спутники Че, Дреке и Мартинес, отошедшие на несколько метров, смотрели на них. Фидель отвел их в сторону и сказал, что они должны тщательно заботиться о Че и беречь его, да так, чтобы он
не знал об этом.
На следующий день майор Эрнесто Гевара оставил конспиративную квартиру. Когда он покинул Кубу, то оставил три старых комплекта военной формы, висевших в чулане, книги в количестве, достаточном для того, чтобы составить библиотеку, подержанный автомобиль 1956 года выпуска и груду бумаг, дневников и записок. Из всего немногочисленного имущества он возвратил себе лишь несколько книг, которые в течение ближайших месяцев просил послать ему.------------------------------------
1 raisons d'eta (фр.) - государственные интересы
|
|