Майор.

5 июля Фидель Кастро написал Селии Санчес: «Наши отряды день ото дня становятся все более профессиональными и эффективными. Набирая новобранцев, приучая их к дисциплине и отбрасывая бесполезных, мы строим настоящую армию». Несомненно, именно потому и было принято решение сформировать новую колонну. Кому предстояло возглавить ее? Фидель, должно быть, принимал во внимание военное мастерство Хуана Альмейды и серьезность Рауля Кастро, но в конце концов остановил свой выбор на Че. Почему? В первые месяцы партизанской борьбы Че не получил среди своих соратников известности как военный. Он хотя и был смелым бойцом, не был кубинцем, еще совсем недавно выполнял обязанности врача и имел ранг рядового бойца. Какие качества Фидель разглядел в Че? Были ли это суровая безжалостность, целеустремленность, готовность свершить невозможное и эгалитаристская позиция — качества, благодаря которым он сделался примером? Или же он смог продемонстрировать способности лидера в трудной ситуации, когда остался один с ранеными? Независимо от того, что послужило причиной назначения, Фидель, которого обычно не подводила интуиция в военных вопросах, снова оказался прав.

Колонне, «в ребяческой попытке замаскировать [истинное положение вещей]», был дан номер 4. Под команду Че были отданы три капитана с их взводами: Рамиро Вальдес, Сиро Редондо и Лало Сардиньяс.

«Эта колонна, которой было присвоено название «колонна выселенных кампесинос», состояла из семидесяти пяти человек, кое-как обмундированных и вооруженных всяким старьем, но я все равно гордился ими. Я должен был чувствовать еще более сильную гордость, ощущать себя намного теснее связанным с революцией, если это возможно, и еще больше желал показать, что нашивки, которые мне вручили спустя несколько ночей, были мною заслужены».

В ту же самую ночь он вместе с Фиделем подписал письмо Франку Пайсу. «Только не забудь указать свое звание— майор», — напомнил Фидель.

«Именно так, почти что походя, я был назначен командующим колонной «номер 4» партизанской армии... Благодаря доле тщеславия, которой все мы не лишены, я оказался в этот день самым гордым человеком на земле. Знак отличия, маленькая звездочка, была вручена мне Селией; [одновременно мне дали] наручные часы из тех нескольких штук, что прислали [партизанам] из Мансанильи».

Вооружение колонны, казалось, состояло из музейных экспонатов. Больше всего было дробовиков, но были также «кольты», винтовки «ремингтон», предназначавшиеся для обучения стрельбе, однозарядные «винчестеры», у которых после каждого выстрела нужно было передергивать затвор (такие некогда использовали ковбои на североамериканском Диком Западе), винтовки калибра 0,22 — «саваж» и «спрингфилд», «гаранды», захваченные у врагов, и даже несколько старинных «бландербасов» — кремневых короткоствольных ружей с раструбом, из которых, казалось, могли стрелять конкистадоры.

Че были поручены действия на восток от Эль-Туркино, невдалеке от района Эль-Омбрито. Его группа должна была обладать определенной независимостью, но поддерживать с колонной Фиделя связь через посыльного. Одним из его первых шагов явилось назначение Аристидеса Герры интендантом колонны. Конспиративная сеть Герры на Равнинах была разгромлена, и он хотел сражаться, но Че убедил его организовать систему снабжения, что было чрезвычайно важной и невероятно трудной задачей.

Когда колонна двигалась на восток, в самые неприступные горы Сьерра-Маэстры, один из бойцов дезертировал. В погоню за ним были посланы еще двое; один из них также попытался удрать и был застрелен напарником, который сначала безуспешно требовал, чтобы беглец остановился.

«Я собрал всех людей вместе на холме, сцене этих жутких событий, и рассказал, что им пришлось увидеть и что это означало, [объяснил], почему за дезертирство полагается смертная казнь и почему к смертной казни приговариваются все предатели революции. Мы прошли мимо индейской цепочкой [колонной по одному] в строгой тишине, и многие товарищи были просто ошеломлены первой увиденной смертью и трупом человека, попытавшегося покинуть свой пост. Возможно, они были потрясены больше из-за личного отношения к дезертиру, собственной политической нетвердости, естественной в той стадии из-за недостаточной преданности революции».

30 июля в Сантьяго был убит Франк Пайс. Целую неделю вокруг него сжималась удавка полицейской охоты, вынудившая его сменить три конспиративные квартиры. Франка захватил во время облавы полковник Хосе Салас Каньисарес, полицейский начальник, прославившийся своей зверской жестокостью, а опознал полицейский, который учился в школе вместе с революционером. Арестованного отвели в переулок и убили. Че услышал эту новость лишь через несколько дней, когда в Сантьяго была в разгаре стихийная забастовка. «В лице Франка Пайса мы потеряли одного из наших самых храбрых бойцов, но реакция на его убийство показала, что в борьбе принимают участие новые силы и что боевое настроение в народе повышается». Этот случай также показал, насколько усилилось влияние Движения 26 июля в городах, особенно в Сантьяго.

В это самое время колонна Че провела свой первый бой. Это был налет на казарму в Бейсито. В акции принимала участие городская ячейка Д26 из Эль-Дорадо; была запланирована стремительная атака. Но события пошли совсем не так, как намечалось. Автомобиль затормозил перед казармой и осветил здание, подав тем самым сигнал к нападению, но тут Рамиро потерял в темноте часть своего взвода, автомобиль не смог отъехать, а собаки подняли бешеный лай. Че направился к центру города.

«[На] главной улице я натолкнулся на человека и окликнул его: «Стой! Кто идет?» Приняв меня за своего, тот откликнулся: «Полевая жандармерия». Когда я сделал резкое движение к нему, он бросился в дом и хлопнул дверью; я услышал, как внутри переворачивались столы и стулья, разбилось стекло и кто-то тихонько выбрался из задней двери. Все это означало нечто вроде молчаливого соглашения между жандармом и мной, так что стрелять не стоило. Он тоже не пытался криком предупредить своих товарищей. Проблема состояла в том, чтобы захватить казарму.

Мы продолжали продвигаться вперед.... Часовой перед казармой был встревожен лаем собак и, вероятно, шумом моего столкновения с солдатом. Нас разделяло лишь несколько ярдов. Я держал на изготовку свой «томпсон», а он — «гаранд». Со мной был Исраэль Пардо. Я завопил: «Стоять!» И человек с поднятым «гарандом» пошевелился. Этого было достаточно для меня, и я нажал на спуск, ожидая резкого удара отдачи. Но последовала осечка, и я оказался беззащитным. Исраэль Пардо также пытался выстрелить, но его винтовка калибра 0,22 тоже не сработала. Я не знаю толком, как Исраэлю удалось убежать целым и невредимым; я помню лишь то, что происходило со мною самим, как я под ливнем пуль из «гаранда» бежал с такой скоростью, какую ни раньше, ни позже не показывал, юркнул за угол и нырнул в переулок, где и наладил автомат. Солдат, однако, невольно подал сигнал к нашей атаке. Услышав, что вокруг началась пальба, он спрятался за столб; там мы и нашли его, когда бой, продолжавшийся всего несколько минут, был закончен».

Сразу же после первых выстрелов Рамиро Вальдес со своим взводом напал на казарму с тыла и проник в здание. Из двенадцати жандармов шесть были ранены, а у партизан один человек погиб. Колонна подожгла казарму и направилась прочь из города. Местные жители на ходу угощали повстанцев холодным вином и пивом.

«Отойдя за Калифорнию, мы раздали оружие. Даже несмотря на то, что мое участие [в операции] было минимальным и нисколько не героическим, так как я удрал от нескольких выстрелов, направленных мне в спину, я положил в мешок автомат «браунинг», трофей из казармы, и убрал старый «томпсон» и его опасные патроны, которые никогда не стреляли, когда требовалось».

Аргентинский журналист Родольфо Уолш много лет спустя заметил, говоря о Че: «Насколько я могу припомнить, ни один [другой] командующий армией или герой не признавался, что ему дважды приходилось удирать». (Первый случай был, когда повстанцев застигли врасплох в Альтос-де-ла-Эспиноса.)

Нападение на Бейсито произошло вскоре после партизанской акции, предпринятой Фиделем на дороге в Эстрада-Пальму, одновременно с забастовкой в Сантьяго — то есть в разгар широкомасштабных действий против диктатуры. В то время на Кубе происходили три революционных выступления: одно в Сантьяго, в котором приняло активное участие подавляющее большинство среднего класса и даже люди, относившиеся к экономической аристократии, очень радикальное молодежное выступление в Гаване, и первые шаги крестьянской войны против диктатуры в Сьерра-Маэстре. Эта последняя являлась своего рода детонатором, стимулом для городских восстаний. Гениальный ход, изобретенный Фиделем и Франком Паисом, должен был заставить все три выступления совпасть по времени, но сохранить при этом самостоятельность.

Че был одной из основных фигур крестьянской войны, но каким же был в то время его образ? По словам Рикардо Мартине-са, молодого радиокомментатора, поднявшегося тогда с группой коллег в Сьерра-Маэстру, «радиопередачи правительственной радиостанции и пресса правой ориентации обвиняли Че в том, что он является [агентом] международного коммунизма, профес сиональным наемным убийцей, безжалостно убивающим пленных из войск Батисты. Это повторялось снова и снова».

Судя по первому впечатлению, которое лидер повстанцев произвел на репортера, молодой журналист был довольно наивным человеком:

«Была ночь; он сидел, склонившись, в хижине, освещенный свечой или лампой, со взъерошенными слипшимися волосами, потный, с сальной кожей лица и очень необычным взглядом; игра света и тени делала черты его лица резче. Я ни на мгновение не усомнился в том, что все рассказы пропаганды о нем — чистая правда. Он угостил нас лучшими кусками жареного мяса, но даже это не могло исправить [сложившегося] образа».

Группа Мартинеса была не единственным пополнением новорожденной колонны. 3 августа к Эль-Омбрито поднялись тридцать четыре человека. Среди них было двое подростков, чье будущее окажется связано с судьбой Че — братья Асеведо; тогда им было четырнадцать и шестнадцать лет. Поскольку у прибывших совсем не было оружия, из всего количества добровольцев было принято только двенадцать человек. Братьям Асеведо, естественно, отказали. Они подняли «такой шум», что Че подошел к ним и спросил, не студенты ли они. Рохелио он дал алгебраическую задачу, с которой тот не смог совладать. Четырнадцатилетний Энрике сказал, что с историей и географией у него хорошо, но с остальными предметами... Че рассмеялся, но все же не принял их в отряд. Когда колонна двинулась в путь, они упрямо шагали следом, и, похоже, готовы были скорее умереть, чем смириться с отказом. И благодаря заступничеству Сиро Редондо все-таки добились своего. Вокруг Че появлялось все больше и больше подростков. У Леонардо Тамайо, пятнадцатилетнего кампесино, чей отец присоединился к отряду раньше, произошел следующий диалог с командиром:

«— Зачем ты сюда пришел?

— Делать то же самое, что и вы».

Че счел это вполне убедительным доводом. Несколько дней спустя он испробовал Леонардо в качестве посыльного и обнаружил, что Тамайо-младший буквально летал по горам, успевая за один день выполнить поручение, на которое любому другому потребовалось бы два. С этого момента он вошел в окружение Че.

Были там и другие. Онирия Гутьеррес оказалась первой женщиной, принятой в отряд. Че заботился об этой семнадцатилетней крестьянке как о родной дочери, отдал ей свое одеяло. Шестнадцатилетний Гарри Вильегас пришел с группой людей, вооруженных дробовиками. «Вы думаете, что сможете воевать этим оружием?» — поинтересовался Че..

Еще там был Гиле, младший из братьев Пардо, присоединившихся к партизанам в начале 1957 года. В их доме Че скрывался во время странствия с отрядом раненых. И Рене Пачеко, молодой семинарист из православного подполья, перенесший жестокие .пытки в казармах Баямо. И Альберто Кастельянос, уличный мальчишка из трущоб Виктории-де-лас-Тунас, успевший побывать чистильщиком обуви, помощником аптекаря и продавцом газет. Альберто отправили домой, так как у него не было оружия, но спустя несколько месяцев он возвратился и вступил в отряд.

Что увидел Че во всех этих подростках? Что он видел там, где другим открывалась только неграмотность, отсутствие военного опыта и незрелость? Вне всякого сомнения, он видел целеустремленность, отражение своего собственного упорства и несгибаемую волю. И потому он должен был обращаться с ними так же сурово, как обходился с самим собой. Уже в ближайшие месяцы дела этих юнцов, как и многих других, станут легендарными.

И что эта молодежь видела в Че? Кастельянос точно сказал об этом:

«Я представлял его себе огромным, высоким, коренастым человеком. Я привык к тому, что об аргентинцах говорят как о певцах танго, носящих шарфы, имеющих [особую] буэнос-айрес-скую манеру разговора, и считал, что именно таким он и должен быть. Я воображал, что он окажется похожим на актеров из аргентинских фильмов. Но при встрече он не произвел на меня особого впечатления; на самом деле я был даже разочарован. Это был обычный тощий парень, такой же, как и все мы, и я воскликнул: «Так значит, это Че?»

После первого боевого крещения Че направился в район, через который уже проходил прежде, в «долину, именовавшуюся Эль-Омбрито — [Человечек], — обязанную своим названием двум огромным валунам». Там он обучал новобранцев военному делу и основам грамоты, поскольку из всей колонны только четыре или пять человек умели читать. Хоэлю, своему ординарцу, он сказал: «Я говорил о тебе с Фиделем, и он спросил, почему я не сделал тебя лейтенантом, но я ответил, что не могу назначить тебя, так как ты не умеешь ни читать, ни писать». Чтобы поощрить Хоэля, он назначил его командиром отряда необученных, приказал юноше найти записную книжку и карандаш и начал по ночам, при свете лампы, учить его грамоте.

А с Пачеко Че выступал уже в роли не учителя, а ученика, осваивая кубинскую историю. Постепенно в Сьерра-Маэстру попали книги Хосе Марти, поэзия Хосе Марии Эрредиа, Гертрудис Авельянеды, Габриэля де ла Консепсьон и Рубена Дарио. Они пришли на смену биографии Гёте, принадлежавшей перу Эмиля Людвига, которую, судя по фотографии, Че читал в то время. На фотографии он запечатлен лежащим под одеялом в своей хижине, с книгой в руках и огромной сигарой во рту.

Он также одел свою группу в форму. Некоторые разбегались во время бомбежек; когда Че удавалось поймать их, он, можно сказать, спускал с них шкуру — то есть отбирал форму. «Городские хвастуны, которые первые только в том, чтобы обосраться и удрать, заслышав бомбы, должны будут теперь потрудиться как следует».

29 августа Че узнал о том, что к Эль-Омбрито поднимаются армейские части. Он развернул два взвода на вероятных направлениях атаки. Один должен был вступить в бой, а второй, имевший самое плохое оружие, — «открыть «акустические» военные действия».

«С рассветом мы стали различать, что люди проснулись, суетятся, ходят взад-вперед. Вскоре некоторые надели каски. ... Мы видели, что голова колонны с трудом продвигается вперед. Ожидание в те минуты казалось вечным, и мой палец зудел, ожидая нажатия на спусковой крючок моего нового оружия, автомата «браунинг», готового впервые обратиться против врага».

Но солдаты начали разворачиваться в цепь, и план повстанцев уже не казался таким реальным. Когда «пошел шестой из них, я услышал крик впереди, и один из солдат от неожиданности поднял голову. Я немедленно открыл огонь, и этот человек упал. Тут же началась стрельба, и шесть солдат как ветром сдуло под автоматным огнем».

Частью, направленной против них, командовал некий Мероб Coca. В ней насчитывалось двести пять человек, а в отряде Че — всего семьдесят два, причем плохо вооруженных. Но несмотря на это соотношение, армейская колонна рассеялась, как только началась стрельба. Отделение Кастро Меркадера предприняло атаку, но вражеская колонна перегруппировалась и начала обстреливать позиции партизан из базук. Упавшего солдата обыскали, но при нем оказался только револьвер. Пулемет «максим» повстанцев не пожелал работать, так что «акустическая секция» нагнала на врагов значительно больше страху, чем нанесла реального урона. В сложившихся обстоятельствах Че был вынужден дать приказ повзводно отступить и занять вторую линию обороны на высокой горе.

Он отступил последним; с тех пор так будет во всех боях, в которых ему придется принять участие. Прибытие от Фиделя взвода подкрепления улучшило положение партизан; во всяком случае, жандармы дальше не продвинулись, ограничившись сожжением тела одного из повстанцев, убитого в перестрелке, и к обмену выстрелами издалека.

«Это столкновение всего лишь показало, насколько плохой была боевая подготовка наших отрядов: они даже не были способны точно стрелять во вражеских солдат, перемещавшихся на совсем небольшом расстоянии... Тем не менее это было для нас большой победой. Мы остановили колонну Мероба Сосы на марше, и с наступлением сумерек она отступила... Мы смогли достичь этого с помощью горстки кое-как действующего оружия против роты, насчитывавшей по меньшей мере сто сорок человек, полностью экипированных для современной войны, обстреливавших из большого количества базук — и, возможно, минометов — наши позиции. Но они стреляли очень бестолково, куда попало, точно так же как и наши люди, обстреливавшие их авангард».

У этой стычки были печальные последствия: солдаты Мероба Сосы убили нескольких кампесинос и представили их тела как «доказательство» жертв, понесенных мятежниками в бою.

31 августа Че доложил Фиделю об успехе операции в Бейсито и росте численности его отряда до ста человек. Он также принял участие в обсуждении кандидатуры преемника Франка Пайса в Сантьяго. Он предлагал кого-нибудь, в ком соединялись бы качества хорошего организатора с опытом действий в Сьерре, чтобы этот человек не оказался чуждым проблемам партизан. Че назвал Рауля Кастро, Альмейду, Рамиро Вальдеса или себя самого. «Я делаю это без ложной скромности, но без малейшего желания оказаться избранным». И добавил: «Я подчеркиваю это потому, что знаю моральный и интеллектуальный уровень мелких лидеров, которые попытаются заменить Франка».

Неприязнь Че к горожанам была довольно странным явлением. Действительно, опыт его общения с ними был порой не слишком удачным, но все же оценка в целом явилась результатом полного незнания городской составляющей Движения 26 июля.

В конце концов на смену Франку Пайсу был выбран Рене Рамос Латур, радикальный националист и рабочий организатор, успевший испытать на себе жизнь в партизанском отряде. Полемика между Че и Равниной должна была вот-вот начаться.

В это время отряды Фиделя и Че двигались параллельными путями. Они встречались, а затем вновь расходились. Их целью был Пино-дель-Агва: было известно, что тамошний гарнизон невелик, и Фидель хотел напасть на него. Че со своим отрядом должен был оставаться в засаде — как резерв на случай неожиданной вылазки обороняющихся. Он очень дружелюбно велел уйти братьям-подросткам Асеведо, так как они не выдерживали общего темпа и тем самым представляли опасность для колонны на марше. Братья, хотя и совершенно выбились из сил, отказались: «Только через наши трупы». Че пришел в ярость и совсем было решил выгнать их силой, но опять вмешался Сиро Редондо, и ребятам дали еще неделю испытательного срока.

5 сентября произошло восстание моряков в городе Сьенфуэ-гос. Эти люди создали в вооруженных силах тайную организацию, которая позже стала известна под названием «честные военные», и были связаны с городской организацией Д26. Поначалу заговорщикам сопутствовал успех: они заняли город. Но вместо того чтобы, объединившись с горожанами, уйти в близлежащие горы Эскамбрей, они остались в городе, ожидая, что восстание получит широкую поддержку и распространится. Вместо этого они дождались лишь полновесного удара от сил режима. Гибель людей и утрата оружия были поистине трагическими явлениями. А причиной разгрома явились отсутствие координации действий противников диктатуры и незнание моряками партизанской тактики. Однако было очевидно, что жестокий разгром народного восстания войсками правящего режима еще больше усилил изоляцию властей.

Тем временем Че 8 сентября вступил в Сан-Пабло-де-Яо «среди всеобщего ликования в городе, который мы мирно взяли под свой контроль за несколько часов (там не было никаких вражеских войск). И мы начали устанавливать контакты». Возможно, наиболее ценным приобретением среди новых друзей оказалась Лидия Досе, сорокапятилетняя женщина крестьянского происхождения, которая после развода была прислугой в Гаване, а затем возвратилась в Сьерру. Ей предстояло стать ключевым звеном сетей, организованных Че.

10 сентября, как и было запланировано, колонна Фиделя вступила в Пино-дель-Агву и захватила лесопильный завод. Фидель предложил дальнейший маршрут и вышел со своим отрядом уже на следующий день, оставив отряд Че в засаде поджидать армейские подразделения. И тут начался тропический ливень.

«Вражеские солдаты гораздо сильнее испугались дождя, чем возможного нападения, что дало нам преимущество неожиданности. Человек, которому было поручено открыть огонь, был вооружен автоматом «томпсон»; он начал стрелять, но в таких условиях не смог ни в кого попасть. Началась беспорядочная стрельба. Солдаты с первого грузовика, скорее потрясенные и удивленные, чем задетые пулями, спрыгнули на дорогу и попрятались за валуны».

План партизан сработал, и первые три грузовика угодили в их западню. Ни один не прошел дальше; остальные солдаты обратились в бегство. Сопротивление команды из нескольких первых грузовиков было подавлено взводами Лало Сардиньяса и Эфихе-нио Амейхейраса.

«В первом грузовике мы обнаружили двоих мертвых и одного раненого, но все еще готового сражаться, несмотря на испытываемые смертные муки; его прикончили, не дав шанса сдаться, но он, впрочем, вряд ли смог бы сделать это, так как был в почти бессознательном состоянии. Этот поступок был совершен бойцом, чью семью уничтожила армия Батисты. Я сделал ему строгий выговор, не зная, что меня слушает еще один раненый солдат. Он зарылся в какие-то одеяла и неподвижно лежал в глубине кузова. Когда вражеский солдат услышал мои слова и оправдания нашего товарища, то признался в своем присутствии и попросил, чтобы мы не убивали его. Он имел огнестрельную рану в ногу, перебившую кость. Когда стычки переместились в другие грузовики, его оставили лежать на обочине. Каждый раз, когда мимо проходил кто-нибудь из наших бойцов, он кричал: «Не убивайте меня! Че велел не расстреливать пленных!»

Потери врага были не так уж велики, зато партизаны захватили важное для них вооружение: «автоматическую винтовку «браунинг», пять «гарандов» и пулемет с боекомплектом. Еще одна винтовка «гаранд» была захвачена людьми Эфихенио Амейхейраса».

Победители устроили себе праздничный завтрак из горячего шоколада. Но тут в небе угрожающе прогудел легкий самолет, за которым следовало несколько бомбардировщиков «Б-26».

Че находился в Эль-Омбрито до конца сентября и посылал оттуда случайные сообщения, имитируя связь с Рене Рамосом Латуром, взявшим на себя руководство конспиративной сетью Сантьяго и Мансанильи и координацию действий со Сьеррой. Рамос Латур жаловался, что Че не сотрудничает с ним, пытается организовать конкурирующую сеть, вместо того чтобы довериться его структуре, и пишет всем, кроме той группы, с которой он, по предположениям, должен был работать. 3 октября Рамос Латур написал обстоятельное письмо, в котором просил Че не пользоваться вновь установленными связями, не убедившись в том, что им можно доверять, и соблюдать установленную дисциплину, так как его действия ослабляют организацию и сводят на нет усилия по централизации движения. Че имел дело не с самыми лучшими людьми, подчеркнул он: «Не будьте [слишком] доверчивы, не давайте им никаких полномочий». Было бы лучше иметь дело с Сантьяго, который, в конце концов, находится всего-навсего в двадцати минутах от Ла-Пальмы. Рамос Латур закончил письмо словами: «Мы надеемся получить краткий список всего, в чем вы нуждаетесь. Мы также работаем над организацией системы снабжения в двух зонах, о которых вы упоминаете». В письме он раскрыл и некоторые детали создаваемой структуры:

«Взносы, предназначенные для оплаты расходов на действия в Сьерре, прибывают к нам в виде наличности из каждого города и области страны. К настоящему времени только Мансанилья и Баямо откладывают пожертвования для обеспечения потребностей отрядов близлежащих районов. Все остальные посылают большую часть собранного в Революционный Директорат, который взял на себя ответственность за удовлетворение потребностей [партизан]».

Рамос Латур имел серьезные основания желать развития и укрепления связи между Равнинами и Сьеррой, но и Че был прав, организуя свою собственную систему снабжения, замыкавшуюся непосредственно на партизан. По мере того как Че развивал усилия по обеспечению автономии партизан и формированию параллельной сети поддержки, напряженность в отношениях нарастала.

Примерно в это время Че познакомился с Рафаэлем Момпье, доверенным проводником отряда Фиделя. Они вместе гуляли по горам; во время одной из таких прогулок Че достал из рюкзака какие-то книги и, увидев реакцию крестьянина, предложил ему одну из них. Тот сознался, что не умеет читать. Момпье вспоминал: «Он прекратил читать, закрыл книгу, заложив страницу указательным пальцем, и некоторое время смотрел на меня. Он ничего не сказал и снова принялся читать. Но я прочел в этом взгляде, что мне следует учиться... Тот взгляд остался со мной и оказал влияние на всю мою жизнь».

Следующие дни были заняты обучением и переходами, которые были прерваны в связи с поимкой дезертира по имени Керво. Он грабил местных кампесинос и входил в банду мародеров. Когда его доставили в лагерь, он попытался пожать руку Че, но тот кратко ответил, что велел привести его для того, чтобы расстрелять, а не здороваться.

Расстояние между двумя колоннами вынудило Фиделя и Че перейти на письменное общение. В те месяцы они затрагивали в своей переписке самые различные темы, от высочайшего поли тико-стратегического анализа и планов кампании до самых мелких подробностей, обращая внимание на все происходившие несообразности. Например, вот что Че писал Фиделю:

«Камило говорит, что ты давал ему пистолет, но он не взял его, посчитав, что у меня уже есть один (но ты забрал его у меня). Он оказался без пистолета, но при этом попросил у Чичо один — [пистолет] Сото — и когда перешел в другую колонну, не вернул его. Чичо оказался в ощутимом проигрыше. Тебе нужно разобраться со всем этим».

Несколькими днями позже, по дороге к реке Пеладеро, где партизанам предстояло соединиться с отрядом Фиделя, они реквизировали революционный налог в виде мула и, по имени прежнего владельца, немедленно дали ему кличку Баланса. В то время как партизаны решали, съесть ли его или взять с собой, мул доказал свои высокие достоинства, продемонстрировав

«высокую технику скоростного спуска с гор в таких местах, где можно было только соскользнуть, держась за лианы или изо всех сил цепляясь за выступы. Он показал выдающийся гимнастический талант, а потом последовало повторное представление, когда он переправлялся через реку Пеладеро. В месте, полном огромных валунов, он произвел между камнями несколько прыжков, при виде которых захватывало дух, и это спасло ему жизнь».

Баланса стал мулом Че.

Но представление мула-акробата было далеко не самым важным из событий, происходивших в отряде. Все предшествующие месяцы атмосфера оставалась очень напряженной. Согласно описанию, сделанному Энрике Асеведо, который был навсегда прикреплен к тыловому охранению (Че прозвал их на аргентинский манер «дескамисадос» — во время его юности такое прозвище носили перонисты из народа), обстановка была очень далека от идиллической. «Если сравнивать, то колонна была монастырем, а наш взвод — китайским публичным домом».

В отсутствие Че — он был на совещании у Фиделя — «Дало Сардиньяс, пытаясь ударить пистолетом по голове одного из чересчур недисциплинированных солдат, случайно нажал на спуск и убил его на месте». Энрике Асеведо вспоминал:

«Весь ад вырвался на свободу. Многие из тех, кто искал благовидного предлога, чтобы выйти из партизанской кампании, воспользовались выгодными обстоятельства ми; некоторые были друзьями убитого, другие — просто зрителями... Сумасшедший Роберт схватил винтовку и бросился к капитану — который уже находился под арестом, — чтобы прикончить его. Лейтенант Каньисарес закричал, что уйдет из отряда, если суд не состоится безотлагательно».

«Мы оказались на грани мятежа. Я немедленно поместил Дало под арест. Товарищи были настроены ко мне очень враждебно и требовали немедленного суда и казни».

Физические наказания среди партизан были строго запрещены, кроме того, многие думали, что убийство не было случайным. С другой стороны, Сардиньяс был весьма заслуженным и уважаемым бойцом. Однако спор едва не подорвал остатки дисциплины в отряде. Фидель лично участвовал в подготовке публичного суда, чтобы услышать народные мнения. И он, и Че считали, что Сардиньяса нужно наказать, но, конечно, не признавая виновным в убийстве, что подразумевало бы смертный приговор и назначение расстрельной команды. После горячих дебатов

«пришла моя очередь говорить, просить людей обдумать вопрос. Я пытался объяснить, что смерть товарища следует рассматривать с точки зрения условий борьбы, военной ситуации и что главным виновником случившегося является диктатор Батиста. Но мои слова звучали перед враждебно настроенной аудиторией не слишком убедительно».

При свете факелов глубокой ночью Фидель подвел итог. «Той ночью его исключительные ораторские способности подверглись серьезному испытанию. В результате голоса разделились почти поровну: семьдесят человек требовали смертной казни, а семьдесят шесть высказались за иную форму наказания. Дало был спасен». Но это решение привело к тому, что довольно большая группа покинула партизанский отряд, а некий Конте Агеро со слов Сумасшедшего Роберта написал очерк, опубликованный затем в журнале «Боэ-мия», где изобразил партизан бандой злостных преступников. «Дало Сардиньяс был лишен звания; ему предстояло заново завоевывать свои звезды, сражаясь против врага в составе малочисленного отдельного патруля... Взамен капитана Сардиньяса Фидель дал мне одного из своих лучших бойцов, Камило Сьенфуэгоса, который был назначен командиром нашего авангарда».

Вместе с Камило, другом Че, в отряд прибыл и Дариэль Аларкон.

На следующий день поредевшая колонна Че отправилась на подавление вспышек бандитизма, происходивших в других частях Сьерра-Маэстры.

Во время этого похода Энрике Асеведо записал:

«В Че есть нечто, интригующее меня. Уже несколько дней он держит при себе зверушку — белую мышь, которая путешествует в его рюкзаке. Когда мы отдыхаем, он берет ее и сажает себе на плечо. Она... забирается наверх, на его берет, и играет там. Когда я смотрю на него, то удивляюсь до глубины души. Я считаю его таким жестким парнем, и вдруг он поражает меня столь человеческими проявлениями. Это заставляет меня думать, что несгибаемый командир — только его видимость. Я хотел бы когда-нибудь узнать его немного лучше».

Камило, быстро продвигаясь, захватил в плен «Китайца Чан-га» и его банду, опустошавшую район Каракаса, убивавшую и мучившую людей. Было проведено краткое судебное разбирательство. Чанг и кампесино, изнасиловавший девочку-подростка, были казнены. Часть бандитов была оправдана, а еще трое были подвергнуты имитации расстрела. «Когда эти трое обнаружили, что все еще живы, так как выстрелы были направлены поверх их голов, один из них очень странным образом продемонстрировал мне свое ликование и благодарность — громким поцелуем, как будто я был его отцом».

Все эти события были засвидетельствованы американским журналистом Эндрю Сент-Джорджем, который вновь приехал в Сьерру.

«Очерки в журнале «Лук» принесли ему премию за самый сенсационный материал года, опубликованный в США. Обман, к которому мы впервые прибегли в Сьерре, может теперь показаться варварским, но никакое другое наказание не подходило для этих людей — мы могли сохранить им жизни, однако за ними тянулась цепь серьезных преступлений. Эти трое присоединились к Повстанческой армии, и на протяжении всего восстания до меня доходили вести о прекрасном поведении двоих из них. Один долгое время состоял в моем отряде и во время обсуждений военных баек, частенько возникавших среди солдат, при сомнении в достоверности той или иной из них, всегда подчеркивал: «Теперь я не боюсь глядеть смерти в лицо, и Че тому свидетель».

Два или три дня спустя отряд Че задержал еще одну группу, состоявшую из бывших партизан. Они крали продовольствие, доставляемое с Равнин,

«и, заходя все дальше и дальше по этому пути, до того опустились, что совершили убийство. В те дни в Сьерре экономический статус человека измерялся в основном количеством женщин, которых он имел. Дионисио, следуя этой традиции и считая себя властелином, благодаря полномочиям, которые были предоставлены ему революцией, построил три дома, в каждом из которых имел жену и большой запас продуктов. На суде Фидель с негодованием обвинил его в предательстве дела революции и в безнравственном поступке — содержании трех жен на народные деньги, а он ответил с крестьянской наивностью, что их было не три, а две, так как одна была его собственной (и это правда). Два других шпиона, посланные [ярым сторонником Батисты, гангстером и предводителем военизированной организации сенатором Роландо] Мансферрером, сознались, были приговорены и расстреляны».

Еще один случай бандитизма поставил Че перед серьезной дилеммой. Здесь виновным оказался боец по имени Эчеваррия, который сформировал небольшую группу, совершавшую грабежи в районе.

«Случай с Эчеваррией оказался неординарным, потому что он хотя и признался в преступлениях, не хотел опозорить свою семью тем, что будет расстрелян перед строем. Он умолял нас позволить ему погибнуть в ближайшем бою; он поклялся, что будет искать в нем смерти. Эчеваррия, которого мы называли «Косым», написал длинное трогательное письмо матери после того, как трибунал осудил его на смерть: он объяснил, что приговор, вынесенный ему, справедлив, и призвал ее быть лояльной к революции».

Также был расстрелян Баррера, «Эль Маэстро» — еще один странный тип, с которым Че имел дело в трудные первые дни партизанской войны. Он довольно скоро дезертировал, а позднее, выдавая себя за Че, доктора Гевару, изнасиловал нескольких крестьянских девушек,

Когда эти люди были схвачены и казнены, самого Че не было в отряде. Он находился в сердце Сьерры, в области Эль-Омбрито, организуя там постоянную базу партизан. Он поощрял попытки крестьян сеять зерно, отправлял дозорных и посыльных, чтобы ни на минуту не оставлять без присмотра любые действия армейских подразделений, организовывал новые пути снабжения; кроме того, он построил пекарню и учредил полевой госпиталь.

В этих предприятиях активно участвовали Лидия Досе и молодая крестьянка Дельса Пуэбла, которую чаще называли Тете. Там же находилась Мария Мерседес Санчес, член городской боевой организации, участвовавшая в покушении на высокопоставленного военного в Ольгине. В Сьерре она была известна под кличкой Карменсита. Она, как и Че, любила поэзию Неруды. Че поручил Марии организовать начальное обучение.

Несколько месяцев спустя аргентинский журналист Хорхе Рикардо Масетти передал в свою газету:

«Первые школы в Сьерре были основаны вскоре после прибытия армии мятежников. Местные жители никогда не бывали в церкви: в горах не было ни одной. Они были неграмотны, но очень умны. Им никогда не приходилось есть ни хлеба, ни говядины. Они иногда ели домашнее печенье, но даже не имели представления о существовании хлеба до тех пор, пока солдаты Гевары не построили здесь первых пекарен. Они видели коров и знали, что их мясо восхитительно [на вкус], но впервые попробовали бифштекс лишь после того, как пришли мятежники и начали распределять и резать рогатый скот. И это при том, что 90 процентов из них были рождены в самой богатой части богатейшего острова Кубы».

В то время, как Че создавал базу в Эль-Омбрито, туда прибыли двое студентов, Хеонель Родригес и Рикардо Медина, доставившие ветхий, изготовленный в 1903 году, мимеограф'. Благодаря этому Че смог взяться за осуществление одного из своих самых дорогих его сердцу проектов: издание газеты Сьерры «Ку-бано либре» («Свободный кубинец»).

Че писал своим соратникам с Равнины:

«Газета полностью отредактирована и скопирована на тра-: фареты, но у нас не хватает чернил для размножения, а недостаток бумаги ограничивает нас 700 экземплярами. Она также страдает от серьезного упущения: нет ни одного материала, подписанного Фиделем. Луис Орландо согласился взяться за дело и сделать ее более похожей на газету. Стоит посылать весь возможный материал по всем вопросам, по которым вы можете, поскольку газета могла бы стать очень полезной».

Через несколько дней в свет вышла небольшая газетка. Один из разделов был написан Че и подписан «Снайпер». Он писал Фиделю:

«Я надеюсь, что ее низкое качество потрясет тебя [и подвигнет] пожертвовать что-нибудь за твоей подписью. Передовая статья второго выпуска будет о поджоге [плантаций сахарного] тростника. В текущем выпуске Нода написал об аграрной реформе, Киала — о борьбе с преступностью, доктор — о том, какой должна быть на самом деле жизнь кубинских кампесинос, Рамиро — о самых последних новостях; я объяснил [смысл] названия, написал передовую ста-, тью и был «выпускающим». Я же заказывал материалы авторам. Мы срочно нуждаемся в новостях обо всех действиях, преступлениях, перемещениях в правительстве и т. д., и регулярной связи, чтобы можно было организовать специальный журналистский корпус».

Но радость Че была омрачена известием о том, что в Майами подписано соглашение, благодаря которому и без того половинчатая объединенная программа борьбы против диктатуры оказалась еще сильнее разбавлена водой. Хуже всего было то, что по условиям соглашения ведущая роль переходила от Движения 26 июля к кубинским организациям более традиционного толка, хотя они наверняка были связаны с диктатурой Батисты и являли собой классические примеры коррупции и политиканства.

Соглашение Майами было одобрено заграничной делегацией Движения 26 июля, которую возглавлял Фелипе Пасос, и было подписано 1 июля. Оно вызвало ожесточенные нападки как участников левого крыла Д26 на Равнинах (Рамос Латур назвал подписавших соглашение «политическими проститутками, стоящими на наших трупах»), так и представителей Движения в изгнании (Карлос Франкини, находившийся в Коста-Рике, осудил соглашение, сказав, что оно может спровоцировать интервенцию США). Но Че, не знавший ни о реакции на договор в широких кругах Движения, ни об отношении к документу самого Фиделя—а тот 10 ноября в Сьерре заявил о несогласии с соглашением, — считал, что его предали, и замкнулся в своих сомнениях.

Недоразумение прояснилось спустя всего несколько дней. Че написал Фиделю:

«Только что прибыл посыльный с твоей статьей от 13 ноября; сознаюсь, что она и статья Селии исполнили меня спо- _ койствием и радостью. Не по личным причинам, а по тому, что все это означает для революции. Ты хорошо знаешь, что я нисколько не доверяю национальным лидерам ни как руководителям, ни как революционерам».

Он постоянно предлагал полностью отказаться признавать национальное руководство, так как все его участники готовили и подписывали пресловутое соглашение.

Тем временем Движение 26 июля устроило в Гаване захватывающую демонстрацию силы — шумный фейерверк со взрывами, для которого была использована сотня бомб. Представление началось в девять вечера 8 ноября (в тропических районах Земли это уже темная ночь).

Режим, вынужденный перейти к обороне, попытался предпринять контратаку сразу на нескольких направлениях. Спустя несколько дней Че получил от Фиделя предупреждение о том, что армейская колонна, которой командовал Санчес Москерас, отправилась в рейд по Свободной территории Кубы. Избежав нескольких засад и заложенной партизанами на их пути мины, солдаты сильно углубились в район Сьерра-Маэстры, находившийся под контролем партизан. Они передвигались на грузовиках и пешком, используя для прикрытия местных жителей. Че попытался обойти противников и взять их в кольцо, но те смогли выйти из незавершенного окружения, сжигая крестьянские дома на своем пути.

В погоне за армейской колонной Че попал на ферму, где кам-песинос устроили вечеринку с песнями и танцами под аккомпанемент гитариста и еще троих музыкантов. Это была первая вечеринка, которую Че видел на Кубе. Имевшаяся в доме собака напомнила ему о щенке, которого они были вынуждены убить во время перехода, чтобы он своим лаем не выдал их расположения. Спустя несколько лет он написал об этом случае прекрасный рассказ «Убитый щенок».

Несмотря на все усилия, погоня за солдатами завершилась безрезультатно и оказалась для партизан просто-напросто еще одним изматывающим переходом через Сьерру.

«Армейские солдаты миновали шесть наших засад, а мы не стреляли в них. Некоторые [из наших бойцов] говорили, что не стреляли, жалея детей, которых солдаты собрали вокруг себя. Я не стрелял, так как находился в 500 метрах, [передо мной] было много вражеских солдат, а я потерял связь с другими засадами; я прятался за банановым дере вом — это не самые крупные деревья в Сьерра-Маэстре, — а наверху непрерывно кружили два «П-47» устрашающего вида. Что ж, нам пришлось, как сказали бы умные люди, нахлебаться дерьма».

24 ноября, после бесплодного преследования отряда Санчеса Москераса, Че написал Фиделю:

«У нас уже полным ходом работает оружейная мастерская, хотя мы еще не можем делать легкие минометы, так как из Баямо нам мало помогают — не шлют материалы. Я наблюдал за изготовлением двух опытных образцов гранатомета, которые, я думаю, могут принести большую пользу. Мы уже сделали несколько очень мощных мин, но еще не взорвали ни одной, а одна из них попала в руки армии. Установлено несколько сапожных [швейных] машин, мы готовы изготавливать все виды обуви и кожаных изделий, но у нас нет никакого сырья. Мы начали [обустройство] двух ферм для выращивания свиней и домашней птицы на свободном выгуле. Мы построили пекарню, которая, вероятно, выдаст первый хлеб на следующий день после того, как я написал об этом, в годовщину высадки на сушу. Мы начали строить небольшую плотину, чтобы обеспечить область электрической энергией. Мы основали постоянную больницу и будем строить еще одну, с лучшими гигиеническими условиями. У нас уже есть материалы. Область прикрывается средствами противовоздушной обороны. Мы намереваемся прочно закрепиться [здесь] и не уступать этого места ни за что».

Далее следовал постскриптум:

«Новости продолжают мелькать, как в кино. Жандармы сейчас находятся в Мар-Верде. Мы на полной скорости бросимся туда. Продолжение этой очаровательной истории ты прочтешь позже. Я забыл сообщить тебе, что флаг Движения 26 июля развевается на пике Эль-Омбрито и что мы постараемся удержать его там. Мы подняли еще один в Корсабе, пытаясь заманить в засаду легкий самолет, но прилетел «П-47» и набил нам полные задницы шрапнели (в буквальном смысле, но [, правда,] только по нескольку кусочков)».

Флаг, поднятый на вершине горы, был шириной в двадцать футов. Его поставили для того, чтобы раздразнить и заманить повыше Санчеса Москераса, а также спровоцировать атаки легких самолетов, доступных для стрелкового оружия. Флаг явился но вогодним подарком от Движения 26 июля, и отряд сфотографировался на его фоне. Че сидит в середине, без оружия, с длинной палкой, которую он использовал вместо трости, на голове у него фуражка, как у водителя автобуса. Композиция напоминает семейную фотографию с дедушкой-патриархом — Че — и кучкой подростков, окруживших своего духовного наставника.

Флаг подвергался яростным бомбежкам. (Спустя годы кинорежиссер Серхио Хираль соберет кампесинос, запомнивших эти налеты. В построенной им мизансцене они смотрят в небо, из которого давно ушли бомбардировщики, и говорят: «Воздушный налет».) В конце концов Че был вынужден сам снять флаг, так как солдаты Санчеса Москераса решили заставить сделать это группу крестьянских детей.

29 ноября состоялось сражение при Мар-Верде.

Посыльный принес Че рапорт о том, что примерно в пятистах ярдах солдаты воруют кур. Эти люди принадлежали к передовому дозору, высланному Москерасом, который с основными силами находился в нескольких милях. Отряд Камило находился на другом задании, и быстро связаться с ним было невозможно. Че пришлось выставить две заставы, чтобы перекрыть возможные пути продвижения противника. Отправив подразделения, Че с малочисленным отрядом устроил засаду на дороге, спускавшейся к морю. Он считал наиболее вероятным, что жандармы выберут эту дорогу.

«Ранним утром, когда засада расположилась [на своей позиции], был подан сигнал тревоги. Мы слышали шаги солдат чуть ли не прямо над нами... Тогда я был вооружен только пистолетом «люгер» и беспокоился о том, как идут дела у двоих-троих товарищей, находившихся ближе меня к врагу, поэтому я поспешил с первым выстрелом и промазал. Как бывает в таких случаях, тут же началась яростная пальба, и дом, где находилась большая часть отряда Санчеса Москераса, был атакован».

Хоэль Иглесиас и еще двое повстанцев из команды Че отправились на поиск людей из вражеского авангарда и «двинулись через тот же прогал в кустарнике, что и солдаты. Я слышал, как они требуют сдаваться, обещая жизнь пленным. Затем я внезапно услышал беглую стрельбу, и товарищи сказали мне, что Хоэль серьезно ранен».

Сам Хоэль рассказывал об этом:

«Че побежал ко мне, бросая вызов пулям, взвалил меня на плечо и вытащил оттуда. Жандармы не смели стрелять в него, так как слышали, что кто-то обратился к нему:

«Че». Позже я допрашивал их, и солдаты сказали, что Че произвел на них столь сильное впечатление, выбежав вперед с пистолетом, засунутым за пояс, и не замечая опасности, что они не осмелились стрелять».

«Хоэлю в общем-то необыкновенно повезло. В него почти в упор стреляли из трех «гарандов». В его собственный «гаранд» было два попадания — приклад был разбит; одна пуля задела кисть руки, следующая повредила щеку, две попали в руку, две — в ногу, было еще несколько царапин. Он был залит кровью, но на самом деле его раны были довольно легкими».

Почти сразу же эти трое солдат сдались. Разъяренный видом истекающего кровью Хоэля, Вило Акунья хотел пристрелить «этих собак», но Че остановил его: «Посуди сам: эти парни могли убить меня, но не захотели. Мы ничего не решим, убивая этих собак; мы должны убить высокопоставленных собак — тех, кто послал этих собак сюда. Они просто-напросто рабочий скот, не имеющий никакой идеологии».

Серхио дель Валье и Че наскоро перевязали Хоэлю раны, а бой тем временем продолжался. Затем Хоэля отправили с пленными в тыл, и доктор Мартинес Паэс оказал ему помощь, используя в качестве обезболивающего ром. Из допроса пленных выяснилось, что у Санчеса Москераса сотня солдат, вооруженных автоматами и хорошо обеспеченных боеприпасами.

«Мы понимали, что лучше не стремиться к лобовому столкновению, исход которого представлялся сомнительным: наши силы были примерно равными, но у нас было намного меньше оружия, а Санчес Москсрас находился в обороне и хорошо укрепился. Мы решили беспокоить его, чтобы не дать возможности двинуться с места до сумерек — лучшего для нас времени для нападения».

Но эта возможность была упущена, так как с побережья'по-дошел еще один отряд жандармов; чтобы сдержать их, потребовались новые заслоны. В тот же самый день, 29 ноября, когда повстанцы окружили отряд Санчеса Москераса, сквозь окружение пробилось армейское подкрепление, и осаду пришлось снять. Незадолго до этого, пытаясь прорвать вражескую оборону, погиб Сиро Редондо. «Мы были убиты горем, и смерть нашего дорогого товарища Сиро Редондо стала для нас символом невозможности воспользоваться выгодным положением и разбить Санчеса Москераса». Спустя несколько дней Че написал Фиделю: «Он был хорошим товарищем и прежде всего твоим несгибаемым сторонником, беззаветно преданным борьбе. Я думаю, что по справедливости ему нужно было присвоить звание майора, хотя бы ради исторической памяти, которая является главным, к чему большинство из нас может стремиться».

Во время отступления Че опять прикрывал тыл и, несмотря на требования товарищей пригнуться или найти укрытие, упорно стрелял стоя. Именно тогда

«пуля врезалась в ствол дерева в каких-то дюймах от моей головы, и Хеонель Родригес выругал меня за то, что я не пригибаюсь. Товарищ позже доказывал — возможно, потому что страсть к математическим доказательствам была вбита в него, когда он учился на инженера, — что у него больше шансов дожить до победы революции, чем у меня, потому что он никогда не рисковал жизнью без крайней необходимости».

Зная, что его отряд очень слаб и не способен вести длительные бои или осады, Че тем не менее решил любой ценой защищать базу Эль-Омбрито. Он принял меры для транспортировки раненых в более труднодоступный район Ла-Меса.

Менее чем через неделю они снова вступили в бой. Отряд Санчеса Москераса двинулся через район Санта-Аны в горы, к Эль-Омбрито. Самодельные мины партизан не взрывались, и заставы были смяты. Че принял решение все же сдать Эль-Омбрито прежде, чем его подразделения окажутся отрезанными наступающими солдатами. Он поставил еще одну заставу

«на высотке (под названием Альтос-де-Корнадо), выступающей из массива Сьерры. Там мы находились в терпеливом ожидании три дня, ведя круглосуточное наблюдение. На такой высоте в это время года ночи были очень холодными и сырыми. Мы не были реально подготовлены, а может быть, не имели привычки проводить ночь в боевой готовности, бросая вызов стихиям».

Невзирая на советы Фиделя, Че занял место в передовой линии: «боевой дух людей был изрядно подорван бесполезными волнениями, которым они подвергались, и я чувствовал, что на линии огня требовалось мое присутствие». 8 декабря армейский отряд наконец-то подошел вплотную, и тут выяснилось, что психологическая война, которую вели партизаны, все же дала свои плоды.

«Мы явственно слышали жаркие споры, происходившие среди солдат; мне было слышно особенно, так как я выглядывал за парапет. Какой-то начальник, очевидно офицер, кричал: «Идите вперед, черт вас возьми», а солдат или кто-то еще раздраженно отвечал: «Нет». Спор закончился, и отряд двинулся дальше».

Засада была устроена так, чтобы Камило мог стрелять в упор; остальные партизаны имели приказ ждать в укрытии, пока не раздадутся первые выстрелы.

«Выглянув наружу (в нарушение моих собственных приказов), я смог ощутить предшествующий сражению, момент напряжения. Появился первый солдат и, осторожно оглядываясь по сторонам, медленно пошел вперед. Безусловно, у него имелись веские причины ожидать засады; место выглядело подозрительным По сравнению с прочей частью пейзажа Пеладеро: мы расположились в зеленом лесочке, среди которого пробивался небольшой родник. Упавшие стволы и мертвые деревья, все еще сохранявшие вертикальное положение, довершали мрачную сцену. Я пригнул голову, ожидая начала боя. Раздался выстрел, и тут же началась ожесточенная пальба. Позже я узнал, что выстрелил не Камило, а Ибраим — он от напряжения не совладал с собой и нажал на спусковой крючок раньше времени. Через несколько мгновений стреляли уже все.

Внезапно я почувствовал неприятное ощущение, немного напоминающее ожог или окоченение, — пуля попала мне в левую ногу, не прикрытую стволом дерева. Я лишь успел выстрелить из винтовки, а сразу же после ранения услышал, что в мою сторону с шумом движутся люди. Они рубили по дороге кусты, и это очень напоминало атаку... Извернувшись как мог, причем слишком поспешно, я вытащил пистолет, и тут появился один из наших бойцов, молодой Оньяте по прозвищу Кантинфлас. Превозмогая боль от раны и волнение, я выслушал несчастного Кантинфласа. Он сказал, что отступает, потому что его винтовка испортилась. Я вырвал ружье у него из рук и осмотрел, а он присел рядом со мной. Обойма оказалась слегка перекошена, и поэтому затвор заклинило.

Я сказал ему об этом, добавив острый как нож диагноз: «Ты просто-напросто жопа». Кантинфлас схватил оружие, встал и вышел из укрытия за стволом дерева, чтобы выбить обойму и доказать свою храбрость. Ему это не совсем удалось: пуля попала в левую руку и вышла через лопатку. Теперь нас было уже двое раненых; уйти из-под огня было трудно, так что нам пришлось переползать по лежащим стволам деревьев, а затем брести под ними, несмотря на раны, так как мы не видели и не слышали остальных наших людей. Мало-помалу мы пробирались своей дорогой, но Кан-тинфлас продолжал слабеть. Я, несмотря на боль, мог ходить лучше и поспешил к главной группе, чтобы попросить о помощи».

Солдаты отступили, понеся, конечно, некоторые потери, но ситуация оставалась неясной. Че приказал, чтобы его люди разобрались по взводам, и велел Оньяте остаться. Самому командиру добыли лошадь, поскольку боль в ноге усилилась и он больще не мог идти пешком. Опасаясь, что правительственные солдаты заняли высоту Конрадо, Че устроил новые засады, приказал Рами-ро Вальдесу принять команду над большей частью отряда и отправляться разыскивать Фиделя, «так как в наших рядах зримо ощущалось чувство поражения и страха, и я хотел иметь лишь минимальное число бойцов, необходимых для того, чтобы организовать подвижную оборону».

Известие о том, что Че ранен в ногу, сильно обеспокоило местных кампесинос. Поначалу они даже не могли поверить этому. Слух о ранении Че никуда не разошелся. Одна женщина, уже войдя в хижину, где он лежал, спросила: «Че, ты ранен? Нет, этого не может быть». Че пришлось показать ей рану в ноге и сказать, что ничего серьезного нет. Спустя многие годы, когда эта сцена появится в документальном фильме, посвященном партизанской кампании, жители Эль-Омбрито и Ла-Месы будут со слезами вспоминать о ней.

Через день после сражения разведчики доложили, что армия отступила. Но по дороге солдаты сожгли дома кампесинос и разрушили создававшееся хозяйство в Эль-Омбрито. «Печь нашего пекаря была нарочно разбита, и среди дымящихся руин мы нашли только нескольких кошек и свинью, которой удалось спастись от мародерства захватчиков». Разрушение базы, видимо, поразило Че до глубины души. Это ощущение можно заметить в письме, которое он послал Рамосу Натуру 14 декабря: «Эль-Омбрито снесен, сорок зданий сожжено, и все наши мечты разбиты».

В один из нескольких следующих дней доктор Мачадо Венту-ра при помощи бритвенного лезвия сделал Че операцию и извлек из его ноги пулю от винтовки «М-1», а 12 декабря Рамиро сообщил Фиделю: «Наверно, он прямо сейчас делает свои первые шаги».

Прошло четыре с половиной месяца с тех пор, как Че был впервые назван майором, а он все еще продолжал считать себя неудачником. Он провел несколько успешных перестрелок, но так и не смог перехватить инициативу и даже несколько раз отступил. Пришлось сдать дорогую его сердцу базу в Эль-Омбрито.

Он имел непрерывные столкновения с руководством Движения 26 июля с Равнин, игнорировал советы Фиделя, слишком много рисковал и в результате оказался ранен. Явным свидетельством его обескураженности можно считать и отправку основной части отряда во главе с Рамиро Вальдесом к Фиделю, тогда как сам он остался лишь с маленькой заставой.

Возможно, прошло еще слишком мало времени для того, чтобы оценить два крупных успеха, которых он добился за эти месяцы: во-первых, он создал широчайшую сеть сторонников среди кампесинос, которые искренне восхищались им и уважали его; и, во-вторых, он сумел создать вокруг себя колдовской ореол. Че был справедлив; он относился к числу тех людей, которые никогда не станут требовать от других того, что не смогут сделать сами.

Эти два успеха стоили куда больше, чем в то время казалось. Фидель, вместо того чтобы освободить Че от командования колонной номер 4, понял их важность.