Картинки в пыли.

Крестьянка, которую Че называл тетя Чана, рассказывала о том, что видела: «Фидель и Че рисовали какие-то планы, царапая пыль палками. Казалось, что они спорили о строительстве больничных корпусов, школьных зданий, прокладке шоссе, так как на земле была целая уйма линий». Эта послереволюционная версия событий очень мила, но скорее всего не совсем соответствует действительности. Линии, процарапанные в пыли, были схематическим изображением расположения казарм Эль-Уверо, где размещались войска Батисты.

Фидель приказал восьмидесяти хорошо вооруженным бойцам отряда выйти 27 мая. На десятимильный ночной переход между лагерем и казармами отводилось восемь часов, так как группа должна была соблюдать строжайшие меры предосторожности.

Линии, которые Че и Фидель рисовали прутиками, изображали сторожевые посты и жилые кварталы подле лесопильного завода. Рабочий поселок не должен был подвергнуться обстрелу, «так как там находились женщины и дети, среди которых была и жена менеджера. Она знала о предстоящем нападении, но не захотела уехать, поскольку это могло бы породить подозрения. Когда мы расходились по постам согласно боевому расписанию, гражданское население вызывало у нас самое сильное беспокойство».

Фидель расположился на вершине холма, с которого открывался вид на казармы; напротив разместился взвод Рауля Кастро. Че с автоматом должен был прикрывать разрыв на фланге взвода Камило. Вместе с ним было двое новобранцев, которые были назначены санитарами. Один из них, Оньяте, с гордостью носил прозвище Кантинфлас. Второй, Хоэль Иглесиас, позднее признался, что «ни Кантинфлас, ни я не имели ни малейшего представления о том, что такое бой; никто из нас даже не видел военных кинофильмов».

Занимая позиции, подразделения встретились с определенными трудностями, которые могли бы стать критическими, так как стратегический план Фиделя учитывал мельчайшие детали размещения партизан вокруг казарм. Но начинало вечереть, и в четверть шестого вечера Фидель выстрелом из своей винтовки с оптическим прицелом дал сигнал к атаке. «Когда Фидель открыл огонь, нам сразу стало ясно, в каких зданиях находятся солдаты, так как оттуда чуть ли не в ту же секунду началась ответная пальба». Атакующие группы начали продвигаться вперед.

«Альмейда из своего сектора шел к посту, прикрывавшему вход в казарму. Слева от себя я мог видеть фуражку Камило; она была похожа на кепи солдата Иностранного легио на, так как сзади шею ее хозяина прикрывал кусок материи, но с кокардой Движения. Мы двигались вперед под непрерывным огнем».

Даже Селия Санчес, вооруженная винтовкой «M-l», принимала участие в атаке. К группе Че присоединился товарищ по имени Мануэль Акунья. «Защитники упорно отбивались, а мы достигли открытого пространства, где должны были продвигаться с бесконечной осторожностью, так как вражеский огонь был непрерывным и прицельным».

Но Че не останавливался. Акунья вспоминал: «Мы продолжили продвигаться к казарме, безостановочно стреляя... Но они делали то же самое. Все время слышалось «пинг-пинг-пинг», когда пули свистели над головами; когда они ударялись куда-нибудь — в дерево или скалу, — звук был «так, так».., а мы вместе с Че были там [в гуще стрельбы]».

Альмейда видел, как Че огнем прокладывал себе путь, «охваченный экстазом доблести, презирая ружейный огонь. А за ним шли оруженосцы — Хоэль и Оньяте — и Мануэль Акунья со своей винтовкой, который, казалось, еще и поощрял Че [на дальнейшее движение]: «Давай, Че, ты же можешь!»

«Со своей позиции всего в пятидесяти-шестидесяти метрах от вражеских застав я увидел двоих солдат, выскочивших из траншеи впереди. Я выстрелил в них обоих, но они укрылись в жилых кварталах, которые мы не могли трогать. Мы продолжали продвигаться вперед, хотя дороги почти не было, а из прикрытия осталась только трава, и пули свистели в опасной близости к нам. Именно тогда я услышал стон поблизости, какие-то крики, похожие на драку, подумал, что это мог быть какой-нибудь вражеский раненый солдат, и пополз туда. Я потребовал от него сдаться. Оказалось, что это наш товарищ, Марио Леаль, племянник Мануэля Аку-ньи. У него было ранение в голову. Я наскоро осмотрел рану; там было входное отверстие и выходное в теменной кости. У Леаля оказалась парализована одна сторона, не могу вспомнить какая; он потерял сознание. Единственная повязка, которую я смог наложить, была из обрывков бумаги. Я поместил их поверх ран.

Товарищи рассказали позже, что Элигио Мендоса, разведчик, схватил оружие Леаля и бросился в бой. У этого суеверного человека был святой, который якобы защищал его, и когда ему советовали быть поосторожнее, он пренебрежительно отвечал, что святой защитит его от всего. Он упал всего через несколько минут; пуля разворотила ему грудь. Хорошо укрепившиеся вражеские отряды заставили нас отойти, при этом было несколько неприятных происшествий; было очень трудно двигаться через центральный сектор. В секторе дороги на Пеладеро Хорхе Сотус и его связной по кличке Полицейский попытались обойти позиции врага, но боец сразу же был убит. Чтобы спастись от неизбежной гибели, Сотусу пришлось нырнуть в море, и с этого момента он практически не принимал участия в событиях. И другие бойцы из его взвода пробовали пройти вперед, но \ их тоже отбили. [Один] кампесино, товарищ по имени, как мне кажется, Вера, был убит. Манальс получил ранение в легкое. Кике Эскалопа при попытке выдвинуться получил три раны — в плечо, ягодицу и кисть руки. Пост был укреплен с тыла крепкой бревенчатой стеной, и наших людей пулеметным и автоматным огнем крошили на котлеты».

Тогда Фидель приказал Хуану Альмейде и его группе провести атаку всеми силами. Как рассказал Серхио Перес, он знал, что «если мы не возьмем казармы, то получим не только сильный удар по нашему боевому духу, но и останемся вовсе без боеприпасов». Альмейда с криком вскочил и бросился вперед. Вскоре четверо его бойцов команды были ранены, и сам Альмейда поражен двумя пулями. В предыдущие дни ему много раз говорили, что он сам будет виновен в своей смерти, если будет продолжать сражаться так опрометчиво; повстанцы сочли его погибшим. Но вскоре он пришел в себя. Пуля поразила его в плечо рикошетом, угодив перед этим в карман, в котором Альмейда нес банку сгущенного молока и ложку. Гильермо Гарсия свидетельствует: «Альмейда взял банку и принялся пить молоко, смешанное с кровью».

Услышав крики о том, что Альмейда ранен, Че поднялся и бросился вперед, непрерывно строча из автомата и крича: «Победа близка!» Маленький Хоэль следовал за ним с боеприпасами. Акунья был ранен.

«Этот удар сбил пост и открыл путь к баракам. На другом фланге Гильермо Гарсия прицельным огнем из автомата покончил с тремя из защитников. Четвертый выбежал наружу и был сразу же убит. Рауль, разделив свой взвод на две группы, сделал быстрый бросок к казармам. Исход дела был определен действиями командиров, Гильермо Гарсии и Аль-мейды. Каждый [из них] ликвидировал предусмотренный сторожевой пост и подготовил путь для решающего нападения».

Че, как обычно, преуменьшил свою собственную роль в бою.

В штаб сообщили, что Че был ранен. Акунья, пожилой человек, сказал, что пойдет за ним, несмотря на то, что сам получил две пули, но известие оказалось ложным.

«Слева от меня какие-то товарищи из авангарда... брали в плен нескольких солдат, державших последнюю линию обороны. Перед нами из-за частокола вышел солдат, показывавший, что он сдает оружие. Крики «сдаемся!» послышались со всех сторон. Мы быстро шли к казарме, когда услышали последнюю пулеметную очередь, которая, как я позже узнал, оборвала жизнь лейтенанта Нано Диаса».

В казармах было четырнадцать убитых солдат, также было убито

«несколько попугаев, которых держали жандармы. Только представьте себе размеры этих крошечных существ, и вы поймете, сколько пуль прошило деревянное здание.

Чтобы рассказать всю эту историю, мне потребовалось всего несколько минут, но сражение продолжалось примерно два часа сорок пять минут — от первого выстрела и до того момента, когда казармы были взяты».

Войдя в казармы, повстанцы приступили к оказанию помощи раненым. Санитар отряда Батисты, немолодой седовласый человек, был настолько взволнован, что не знал, что делать.

«Мое знание медицины никогда не было слишком глубоким; количество раненых было огромным, и я тогда совершенно не желал браться за лечение. Но когда я попытался сбыть раненых с рук, передав их офицеру-врачу, тот спросил меня, сколько мне лет и когда я закончил обучение. Я сказал: «Несколько лет тому назад», а он откровенно признался: «Знаешь, парень, тебе придется заняться ими самому, потому что я только что закончил учебу и у меня нет никакого опыта». Это значило еще, что наряду с недостатком опыта и испугом, естественным в этой ситуации, у него отшибло последние медицинские знания. Поэтому мне пришлось сменить оружие на форму санитара — действие, которое на самом деле заключалось лишь в мытье рук».

Спустя несколько лет Фидель заметил: «В то время как мы ухаживали за их ранеными и отпустили шестнадцать пленных, они хладнокровно убивали приплывших на «Коринтии»».

У повстанцев было ранено пятнадцать человек.

«В отряде Батисты [было] девятнадцать раненых, четырнадцать убитых, еще четырнадцать взято в плен и шесть убежали. Учтите, что было восемьдесят бойцов с нашей стороны и пятьдесят три с их, то есть всего 133; из них тридцать восемь, или больше четверти, были выведены из строя всего-навсего за немногим более чем два с половиной часа сражения. В этом бою одни люди шли с голой грудью против других, которые защищались в месте, практически ' не пригодном для обороны. Следует сказать, что примеры героизма были показаны с обеих сторон».

Че улучил минуту поздравить своего юного помощника: «Ты хорошо вел себя, ты заработал себе оливковую форму». Хоэль Иг-лесиас обиделся и был близок к тому, чтобы уйти из отряда — как же так, ему собирались дать всего-навсего форму, когда он хотел получить оружие! Естественно, Че выбрал момент, чтобы попрощаться с партизаном по имени Гильерос — тот получил серьезное ранение, и отряд не мог взять его с собой.

«Я мог только дать ему кое-какие транквилизаторы и наложить на грудь повязку так, чтобы дышать ему было полегче. Мы попытались спасти его единственным возможным тогда способом: взяв с собой четырнадцать пленных и оставив там, в руках врагов, наших двоих раненых, Леаля и Гилье-роса под честное слово армейского медика. Когда я сообщил об этом Гильеросу, используя общепринятые успокаивающие выражения, он ответил мне кривой улыбкой, которая сказала куда больше, чем могли бы [выразить] простые слова; она очень хорошо показывала его уверенность в том, что с ним все кончено. Мы тоже знали это, и мне хотелось поцеловать его в лоб; но если бы кто-нибудь, а особенно я, поступил бы так, это было бы признанием того, что положение нашего товарища безнадежно. Долг подсказывал мне, что я не имел права еще больше отравлять его последние моменты, подтверждая мысли, в которых он сам был почти уверен».

В тот день колонна снова поднялась в Сьерру, чтобы похоронить своих погибших. Во время краткой церемонии Фидель предупредил, что надвигаются трудные дни. Несомненно, армия бросит значительные силы для преследования партизан. В то время как главный корпус под командой Фиделя попытается уйти как можно дальше от этого района, Че останется здесь, во главе маленького отряда, состоящего в основном из раненых. «Утром мы проводили победоносные отряды; они с печалью расста вались с нами. Со мной остались мои ординарцы, Хоэль Иглесиас и Оньяте, а также разведчик по имени Синесио Торрес и [Хуан Вита-лио] Вило Акунья, который остался с раненым дядей [Мануэлем]». Кроме них, было еще семеро раненых, четверо из них достаточно серьезно.

Как ни странно, городская организация Движения 26 июля подняла восстание в Камагуэе в тот же самый день, когда партизаны напали на лесопильный завод: 28 мая. Было намечено ударить по военно-морской базе, захватить оружие, а затем направиться в горный массив Эскамбрей, занимающий центральную часть острова. Восстание должно было состояться и в Гаване. Первое выступление провалилось (Д26 предали, и тридцать пять человек были схвачены властями и замучены), но в Гаване акция прошла более успешно. В два часа утра, после мощного взрыва бомбы, в столице начались массовые волнения.

Тем временем над той частью Сьерры, где совсем недавно разделились две партизанские колонны, летал самолет. С помощью двух рабочих с лесопилки Че и его группа сумела добраться до заброшенной хижины в четырех километрах от места расставания. После дня, посвященного отдыху, обильной еде и ловле множества цыплят, они были вынуждены поспешно уйти, так как прошел слух, что армейские подразделения находятся совсем рядом. Альмейда, у которого были две серьезные раны, горько жалел, что из-за спешки не успел оценить вкусовые качества приготовленного Че супа.

«Имея в своем распоряжении нескольких человек, мы начали короткий, но очень трудный марш, спускаясь к так называемому Индейскому ручью и карабкаясь вверх по узенькой тропке туда, где жил кампесино по имени Исраэль с женой и шурином. Мы пережили немало волнений, когда тащили товарищей по крутым склонам [троих из них несли в гамаках], но все же преодолели этот путь».

Чтобы дотащить раненых, им пришлось оставить свое неисправное оружие и вещи. Че, к тому времени наученный опытом, прошел эту дорогу еще раз, уничтожив за собой следы группы и подобрав оружие, хотя оно и не действовало. Он не имел никакого желания вновь получать выговор от Фиделя.

«Благоразумнее всего было бы как можно скорее обрести подвижность». Маленькая группа покинула хижину и направилась в заросли кустарников — как раз вовремя, поскольку армия схватила семейство, которое давало им приют, и начала прочесывать окрестности. Прибытие трех новых добровольцев по крайней мере должно было облегчить будущие передвижения. Скитаю щийся отряд видел признаки серьезной активности армии; часто летали самолеты. Ходили слухи о том, что на Кубу высаживаются новые группы повстанцев и что армейские колонны направляются в Сьерру.

«Переходы были очень короткими и невероятно утомительными». Раненых нужно было переносить по очереди. «Толстые ветки, к которым были привязаны гамаки, буквально врезались в плечи носильщиков, и те вынуждены были меняться каждые десять-пятнадцать минут, так что в этих условиях для переноски одного раненого требовалось шесть, а то и восемь человек».

Одним очень дождливым утром несколько до крайности изможденных людей подошли к дому молодого крестьянина Рамо-на «Гиле» Пардо. Это было место явки; именно сюда Че намеревался явиться. Несколько партизан должны были провести здесь не один месяц.

Находясь там, Че третьего июня завел очень ценное знакомство. Он повстречался с Давидом, надсмотрщиком с близлежащей плантации. Как часто бывает, встреча носила символичный характер. Увидев, как Че ест лимон вместе с кожурой и семечками, Давид предложил ему сыр, масло и крекеры. Че ответил, что возьмет все это, чтобы поделиться с ранеными. Отношения укреплялись, и через некоторое время Давид сменил свои обязанности: из квартирмейстера нового партизанского подразделения он стал связным и поддерживал контакты с Сантьяго. Там он позднее был арестован и подвергнут «варварским пыткам. После возвращения Давид был сильнее всего обеспокоен тем, как бы мы не подумали, что он проговорился».

Группа несла свою бдительную бессменную вахту в доме Пардо около месяца, пока раненые собирались с силами. Они были почти полностью лишены контактов с внешним миром. Порой до них доходили различные слухи — например, однажды они услышали, что Селия Санчес арестована или даже убита. Это должно было явиться трагедией для партизан, так как лишало их связи с городской сетью Д26. Тем временем армия проводила выселение населения и бомбежки, пытаясь опустошить местность, а Че налаживал деловые и дружеские отношения с кампесинос.

Несмотря на сохранившуюся с детства нелюбовь к гигиене, Че часто ходил на берег реки Пеладеро, протекавшей невдалеке от дома, и купался там в чистой заводи. С тех пор как кончились медикаменты, его астма возвратилась с новой силой. «Мне пришлось перейти на такой же неподвижный образ жизни, какой вели раненые; мне удалось ослабить приступы болезни с помощью курения листьев какой-то травы, которая является в Сьерре народным средством [против астмы]».

Тетя Чана описывала поведение Че во время заболеваний: «Когда начинался приступ астмы, он оставался спокойным, лишь часто и неглубоко дышал, чтобы еще больше не растревожить болезнь. Некоторые во время приступа впадают в истерику, некоторые кашляют, выпучивают глаза, раскрывают рты, а Че пытался сдержать его, укротить. Он садился куда-нибудь в угол, на табурет или камень, и отстранялся от всего окружающего. ...О боже, просто невыносимо было видеть такого сильного, красивого мужчину в таком состоянии. ...Но он не любил жалости. Если ему говорили «бедняжка», он бросал на тебя быстрый взгляд, который вроде бы ничего не говорил, но подразумевал очень многое».

Численность отряда продолжала возрастать — к нему присоединялись молодые кампесинос, — хотя Че старался, за неимением оружия, сохранить количество людей минимальным. «Не менее сорока человек прошло через наш отряд, но дезертирство тоже было непрерывным; некоторые уходили с нашего благословения, другие против нашего желания. Отряд никогда не насчитывал больше двадцати пяти — тридцати человек». Когда раненые поправились, часть испорченного оружия была отремонтирована, через подпольную сеть доставили лекарства от астмы и было решено двигаться дальше, отряд состоял из двадцати шести бойцов.

Уже на марше,

«16 июня я дебютировал в качестве дантиста, хотя в Сьерре мне присвоили более скромное наименование «Зубодер». Моей первой жертвой стал Исраэль Пардо, который хорошо перенес [процедуру]. Зато зуб моего второго пациента, Хоэля Иглесиаса, не могло бы вырвать ничто, кроме динамита. Все мои усилия были напрасны, и зуб сохранился до конца войны. Недостаток опыта у меня усугублялся нехваткой таблеток, поэтому мы были вынуждены экономить лекарства и использовать в основном «психологическую анестезию».

Хоэль: «Во время лечения он осыпал меня ругательствами. Я знал, что ему впервые пришлось вырывать зубы, но с того времени и до сих пор боюсь дантистов».

Возможно, пациенты — среди них кампесино-гаитянец, оказавшийся одной из его первых жертв — и не оценили его усилий, но сам Че вошел во вкус удаления зубов. В течение нескольких последующих лет он уклонялся от исполнения обязанностей врача, но с таким удовольствием рвал зубы, что это породило ле генду: якобы Че, узнав, что у кого-то поблизости болит зуб, приходил в восторг.

Во время перехода в отряд влилось еще несколько новобранцев, но еще больше народу разбежалось.

«Радио сообщало о насилии, творившемся во всех концах острова. 1 июля мы получили известие о гибели Хосе Пайса, брата Франка, и других товарищей в мимолетной стычке по пути в Сантьяго. Хотя наши вылазки были короткими, бойцы чувствовали сильное переутомление; некоторые из новичков просили отправить их «выполнять более полезные поручения в городе».

Именно в то время, когда группа в поисках основного отряда бродила по области Ла-Меса, Че встретился с кампесино, которому в скором будущем предстояло сыграть важнейшую роль во взаимоотношениях партизан с местными жителями. Поло Торрес, которого Че прозвал Капитан Босяк, был человеком среднего роста, носил на голове шляпу, из-под которой чуть виднелись его ярко-зеленые глаза; он всегда ходил без какой-либо обуви.

Поло приветствовал партизан тушеной свининой, которой было слишком много для голодных повстанцев. «Поло, это диверсия. Мы все будем или блевать, или дристать».

Пока отряд рыскал по району Эль-Туркино, скрываясь от правительственных войск, Че лишился важного союзника — своего проводника Синесио, который совсем пал духом.

«Было чрезвычайно трудно поддерживать настроение бойцов на достаточно высоком уровне, не имея ни оружия, ни прямых контактов с лидером революции, скитаясь практически в одиночку, без опыта, в окружении врагов, которых в мыслях и рассказах местных жителей становилось гораздо больше [чем было на самом деле]. Нехватка энтузиазма у новобранцев, прибывших с равнин и не привыкших к тысяче и одной трудности странствий по Сьерре, порождала непрерывный кризис настроения партизан».

16 июня состоялись встречи, сначала с передовым дозором Фиделя, а затем и с самим лидером революции. Че представил свой отряд следующим образом:

«Вот мои бойцы».

«Он привел с собой толпу оборванцев; у некоторых были дробовики, а у большинства мачете, [какие-то] ведра и банки», — отозвался о них Кресло.

Не меньше, чем встрече со старыми товарищами, Че был рад знакомству с новым членом отряда, доктором Хулио Мартине-сом Паэсом, которому немедленно сделал «небольшой подарок» — свой ящик с медицинскими инструментами. «На сегодня я покончил с медициной, чтобы стать бойцом-партизаном».

В отсутствие Че Фидель сблизился с двумя представителями либеральной оппозиции. Это были Фелипе Пасос и Рауль Чибас. Втроем они составили политическую программу, в которой декларировалось создание гражданского революционного фронта, отстранение армии от активного участия в общественной жизни и отклонение любого посредничества Соединенных Штатов. Помимо этого в документе, конечно, говорилось о немедленном освобождении политических заключенных, свободе информации, восстановлении конституционных прав, муниципальных выборах, борьбе против коррупции, праве на создание общественных объединений и кампании по ликвидации неграмотности. Было там и робкое предложение об аграрной реформе, в основу которой предполагалось положить неиспользуемые земли, а также предусматривались компенсации владельцам плантаций. Авторы документа настаивали на объявлении имени временного президента. Фидель предложил этот пост Чибасу, но тот отказался. Документ, датированный 12 июля, был широко обнародован и активно обсуждался за рубежом.

Че очень критически отнесся к этому весьма ограниченному документу; из более поздних записей станет ясно, что он показался ему просто подозрительным. Че даже обвинял Пасоса и Чи-баса в том, что они используют выработанную программу как первый шаг к предательству вооруженной борьбы. И действительно, документ означал шаг назад от большинства радикальных предложений Движения 26 июля.

«Мы не были удовлетворены соглашением, но оно было необходимым; для того времени оно было прогрессивным; мы знали также, что диктовать свою волю из Сьерры было невозможно и что на некоторое время нам придется опираться на «друзей» всех сортов».

Но какие же политические цели, какие планы развития страны обсуждались в ту пору в Сьерре? Какие цели преследовал Фидель, а какие Че? Вполне вероятно, что у них были только неопределенные соображения о потребности в радикальной аграрной реформе, желание обширных социальных измене«ий — тогда в голове Че уже наполовину сформировалось его социалистическое мировоззрение. Возможно, скрывавшиеся в Сьерре люди четко понимали только то, что они должны покончить с диктатурой Батисты единственным возможным способом — с помощью вооруженного восстания.