РАЗГРОМ НА ФРОНТЕ-ДЕ-ФОРС.

19 июня 1965 года Че изложил своему отряду план наступления на Фронте-де-Форс.
На следующий день он, вместе с руандийским офицером Муданди, изучил план населенного пункта. И еще раз Че высказался против операции, предложив атаковать менее значимые казармы, но конголезцы отказались прислушаться к его доводам. К тому же Че приводила в отчаяние необходимость остаться в лагере, но он был вынужден смириться с этим: "Что, если я пойду, а они прогонят нас, потому что это их страна?"
И, словно дурное предзнаменование, в тот же день случайно загорелась хижина, в которой он жил.
24 июня в лагерь прибыли тридцать девять кубинцев, в том числе трое врачей. Че был приятно удивлен, увидев среди новичков своих старых знакомых. Это были Гарри Вильегас и Карлос Коэльо, его товарищи по оружию в боях в Сьерра-Маэстре и Экамбрее, а в последующие годы - его телохранители. У них был личный приказ Фиделя: без ведома Че оберегать его и заботиться о его безопасности.
Первые сведения о событиях на Фронте-де-Форс поступили 1 июля. Это была краткая записка от Дреке: "Атака началась в пять утра 29 июня. Родина или смерть. Моха".
Вскоре поступило и второе сообщение: "7.30; все идет успешно, люди счастливы и ведут себя хорошо". "Но наряду с этой запиской были получены тревожные новости о множестве погибших, об убитых и раненых кубинцах, которые заставили меня полагать, что все шло не так уж хорошо".
Нет, на самом деле все шло из рук вон плохо. В пять утра кубинцы открыли огонь из легкого орудия и пулемета. Защитники были действительно на какое-то время ошеломлены, но вскоре пришли в себя и принялись отстреливаться из миномета и пулемета. Руандийцы почти сразу же обратились в бегство. Дреке в отчаянии рассказывал: "К тому времени только кубинцы продолжали стрелять. Руандийцы не умели стрелять короткими очередями. Они непрерывно нажимали пальцами на спусковые крючки и почти сразу же израсходовали все тридцать патронов. Мы сражались против батальона в 500-600 человек". "Таков был характер операции. Она началась при хорошем настрое, но во многих случаях были допущены потери еще до настоящего начала операции, а потом люди бросились бежать врассыпную".
Тем временем вторая группа, которой командовал Пичардо, вступила в бой на неудачно выбранном участке. Они были обнаружены, когда пересекали шоссе, чтобы занять позицию. Погибли четверо кубинцев и четырнадцать руандийцев. Перед началом боя бойцам приказали оставить все документы, по которым можно было бы установить их личности, но группа Пичардо пошла в бой со своими рюкзаками, и в руки правительственных солдат попал дневник, из которого было ясно видно, что в нападении принимали участие кубинцы. Один из погибших оказался одет в нижнее белье с ярлыком: "Сделано на Кубе".
Дреке командовал организованным отступлением. Несколько лет спустя он скажет: "Мы, кубинцы, нарушили баланс вооруженного мира, достигнутый конголезцами. Они были вооружены, но находились [дома], со своими женами и детьми. Они не сражались". Тогда Дреке еще не мог представить себе, какие ужасные последствия могло повлечь за собой присутствие кубинцев в Конго.

* * *

Одновременно с операцией на Фронте-де-Форс еще одна группа под руководством кубинцев с таким же, если не с еще худшим, результатом вела бои в Катанге.
"Из 160 человек шестьдесят дезертировали еще до начала боя, а многие другие сделали не более чем по выстрелу. В назначенное время конголезцы открыли огонь по казармам - стреляли в основном в воздух, так как большинство из них закрывали глаза и нажимали на спусковые механизмы своих автоматических винтовок, пока боеприпасы не кончались. Враг отвечал точными выстрелами из 60-мм миномета, которыми было убито несколько человек, после чего почти сразу же [последовало] беспорядочное отступление".
Исход этих боев оказал сильное деморализующее влияние на местных партизан,
"но и среди кубинцев также наблюдалось изрядное уныние. Каждый из наших бойцов имел грустный опыт лицезрения того, как боевые отряды, идущие в сражение, разбегались в первый же момент боя, разбрасывая где попало свое бесценное оружие, чтобы было легче бежать. Они видели также и отсутствие товарищества среди бойцов. Раненые были оставлены на произвол судьбы; ужас охватил солдат, и ... они рассеялись, не ожидая никаких приказов.
В первые же дни после нападения большое количество солдат дезертировало или попросило отпустить их. Мунданди написал мне длинное письмо, полное, как обычно, описаниями героических дел, в котором он оплакивал потерю своего брата и рассказывал, что тот погиб, уничтожив полный грузовик солдат... Он также оплакивал потерю нескольких человек из числа своих лучших кадров и жаловался на то, что высшее начальство находилось в Кигома, тогда как люди сражались и приносились в жертву в Конго. Между прочим он заметил, что две трети вражеских войск были уничтожены... Эти письма были только началом того распада, который в конечном счете уничтожит всю Освободительную армию и потащит кубинские отряды вслед за нею".
Основная проблема, вставшая теперь перед Че, заключалась в том, чтобы прекратить распад побежденного отряда и вселить боевое настроение в окончательно павших духом руандийских и конголезских партизан.
Наконец прибыл Кабила, в окружение которого входили: его начальник штаба, министр иностранных дел и несколько женщин-метисок из Гвинеи. Он, казалось, держался "сердечно, но отстраненно". Че попросил Кабилу сообщить танзанийскому правительству о присутствии кубинцев. Кроме того, он предложил совершить поездку по фронтам, начиная с Кабимбы; выехать можно было бы в тот же вечер. Но поездка была отложена, раз, другой и третий. Где-то 11 июля, "через пять дней после приезда Кабилы, он прислал за мной, чтобы сообщить, что он этой ночью уезжает в Кигома".
Че задал Кабиле вопрос: куда тот направляется - на границу с Танзанией или в Дар-эс-Салам. Кабила ответил, что возвратится на следующий же день.
"Когда известие об отъезде Кабилы разошлось [по лагерю], и кубинцы, и конголезцы пали духом. Чанга, наш храбрый "озерный адмирал", в ярости спрашивал: "Зачем этот человек привез так много бутылок виски, если он собирался пробыть здесь только пять дней?
На следующий день настроение на базе, которое улучшилось было благодаря присутствию Кабилы, начало вновь падать. Солдаты, которым было поручено рытье траншей, сказали, что не собираются работать в этот день, потому что командир уехал".
К счастью, подразделение из двадцати пяти кубинцев и двадцати шести руандийцев под командованием Мартинеса Тамайо устроило 22 июля успешную засаду, в которую угодил грузовик конголезской правительственной армии. (Оставшиеся пятьдесят семь человек отказались сражаться, сказавшись больными.)
Закариас, командир руандийцев, предложил отрезать по два пальца каждому, кто стрелял без приказа. Мартинес Тамайо смог тактично предотвратить эту "воспитательную" меру. Один из кубинцев, попытавшийся остановить ударившегося в бегство руан-дийца, был вознагражден за свою заботу болезненным укусом в руку.
"Фарсовый характер засады не был исчерпан этим. В грузовике было пиво и виски. Мартинес Тамайо попробовал было унести пищевые продукты, разбить все остальное, но это оказалось невозможно. Все руандийцы несколько часов пьянствовали, а кубинцы, которым запрещали пить, наблюдали за этим. Кубинцы посовещались между собой и решили возвратиться на базу. На обратном пути Закариас убил крестьянина".
Че, ощущавший непритворную подавленность из-за всех этих событий, позднее писал: "Пять лет - такова очень оптимистическая прикидка возможности успешного завершения конголезской революции, если она будет зависеть от возможности развития этих вооруженных групп [до состояния полноценных подразделений]".
Фортификационные работы на озере прекратились сразу же после отъезда Кабилы. Несколько конголезцев дезертировали, из-за малочисленности командного состава тут же развернулась борьба за власть. По словам Че, "база погрузилась в хаос. Однажды произошел позорный случай, когда командир бежал, чтобы укрыться в кубинской хижине: солдат потребовал риса, а когда командир отказал ему, погнался за ним с оружием в руках". Че задавал сам себе вопрос, было ли присутствие кубинского отряда полезным, и приходил к положительному выводу, так как трудности являлись следствием огромных различий между ними и конголезцами. Последние должны были иметь некоторые преимущества. Он повторял:
"Наша задача состоит в том, чтобы помочь выиграть войну. Своим примером [мы должны] показывать разницу, но не заставляя при этом кадры ненавидеть нас... своих исконных революционных товарищей... Мы вообще имеем больше продовольствия и одежды, чем местные товарищи, и должны разделить все это, насколько возможно, выборочно с теми товарищами, которые показывают свой революционный характер".
На следующий день, 18 августа, Че не выдержал и на рассвете уехал на Фронт-де-Форс.
"Наконец-то, после четырех месяцев принудительного заключения, после, казалось, бесконечных прогулок по плато... я чувствовал себя слегка наподобие объявленного вне закона, ударившегося в бега, но был решительно настроен на то, чтобы не возвращаться на базу как можно дольше.
Только-только успел я добраться до Фронта-де-Форс и растянулся на земле, наслаждаясь своей непреодолимой усталостью, как товарищи пришли ко мне с жалобами на отношение руандийцев, в первую очередь капитана Закариаса, который применял к своим людям физические наказания и был, несомненно, способен убить кого угодно. Тем не менее прием, оказанный мне руандийцами, оказался сердечным".
На рассвете Че увидел электростанцию Форс. Его встреча с засадным отрядом была исполнена в равных долях радости и горечи. Виктор Дреке вспоминал: "товарищи пришли в восторг, увидев, что он подходит к нам, со своей бородой, в оливково-серой униформе, с советским пистолетом 25 калибра, винтовкой "М-1" и в берете... Он был полон идей, в добром здравии, лишь немного утомлен. Мы были очень обеспокоены реакцией конголезцев... Они понятия не имели, кто такой Че. Они знали его просто как Рамона, медика, как Тату-муганга, как они называют докторов. "Крестьяне были очень дружественно настроены по отношению к нам, и я почувствовал себя обязанным возвратиться к моей прежней профессии медика, которая в сложившейся ситуации была сведена к распределению антималярийных таблеток и инъекциям пенициллина от их обычной болезни, гонореи".
Вильегас добавил к этим словам:
"Легенда распространялась мгновенно. Всюду, куда мы только ни приходили, мы обнаруживали, нас знают благодаря доктору Тату, белому медику. Хотя у нас были и другие врачи, люди приходили, чтобы их лечил доктор Тату. Че возвратился к тем обязанностям, которые он выполнял в Сьерра-Маэстре. Именно так он быстро завоевал [симпатии] аборигенов".